– Как дела?

– Пока нормально. Из Кёнигсберга выслали встречу. Герр оберфюрер очень обрадовался, приедет нас встречать.

– Какой оберфюрер?

– Да Шелленберг. Это же его самолёт.

– Свинья собачья! А я думал, большевики звиздят, что самолёт шефа Абвера тиснули. О да, он не обидится, что я там коньячок его распечатал?

– Думаю, самолёт за бутылку коньяка – нормальный размен. И с меня ещё причитается. Прилетим в Кёнигсберг, если оберфюрер никуда не пошлёт, сразу в ресторан. С меня хорошая пьянка причитается, герр гауптманн.

– Пауль. Дружище, просто Пауль. И куда тебя посылать? Самолёт-то однозначно в ремонт.

– А, я – Карл.

Летели болтали. Минут через сорок встретили звено ночных перехватчиков. Ещё через час сели в Девау[164]. Чуть не убились. Одна из покрышек шасси оказалась прострелена. Самолёт повело, завертело. Но, видимо, или пилот был волшебником, или просто повезло, и самолёт, сломав обе стойки шасси, замер посреди взлётной полосы. И даже не захотел загораться.

Пожарные машины несутся с рёвом сирен. «Скорая помощь» тоже не отстаёт. Чуть позади два открытых грузовика с солдатами охраны аэропорта. За ними несколько легковых авто.

Суета. Из самолёта достают помятых беглецов и на удивление целые гробы. Шелленберг растроган. Шеф Абвера рад как никогда в жизни. Этот покалеченный самолёт привёз его спасение, его алиби. Тело Розенберга не досталось большевикам и будет предано земле с почестями. А Дрехслер подтвердит версию оберфюрера о предательстве Линдемана.

Тридцатилетний капитан Муса Шимшек был на хорошем счету у командования и пользовался уважением подчинённых. В двадцать семь лет он занял должность командира разведывательной роты горнострелковой бригады. А по результатам Синайской операции скоро должен был получить чин майора. Начальник разведки бригады обещал забрать его к себе заместителем, как только из госпиталя придут документы о комиссовании прежнего зама. Хорошие перспективы.

О которых он и не мечтал. Реально не мечтал. И не хотел.

Мало кто знал, почти никто не знал, что настоящее имя Мусы – Микаэл Давтян. Муса был армянином. Криптоармянином[165] из Эрзурума. Своих родителей Муса не помнил. Из родственников у него был только старший брат. Когда Мусе было два года, брату Рубену десять лет, их родители погибли. Резня. Геноцид. Когда выживших после резни армян начали собирать для депортации в сирийскую пустыню, их с братом спрятал, приютил, а потом и усыновил бездетный старик-сосед. Не то чтобы старик-турок любил армян, он был одинок, а Рубен вполне мог уже сойти за помощника в хозяйстве. Муса был приложением к Рубену. Старик втихую сделал братьям обрезание, обучил исламским молитвам и обрядам. Старик не дал братьям умереть, но он не мог заменить им родителей. Братья уважали старика. Он многому их научил, хотя обучение было несколько однобоким. Старик когда-то служил в армии и к братьям относился, как хороший унтер-офицер к подающим надежды новобранцам. Зарабатывал на жизнь старик сапожным ремеслом.

Рубен, когда Муса подрос, иногда рассказывал ему о родителях, о сёстрах и других родственниках. Рассказывал, какая у них была большая и дружная семья. И тогда Мусе становилось тоскливо. Старик заботился о братьях, как хороший командир о подчинённых. А мальчишке не хватало материнского тепла и ласки, отцовской доброты. Хотелось забраться кому-нибудь на колени, послушать сказку и уснуть в родных объятиях. Много позже, очутившись в казарме, Муса чувствовал там себя как рыба в воде. И немудрено, дом старика и порядки в нём были один в один с казармой. Хотя чего можно было ждать от стариковского дома, вокруг которого носились вихри войн, революций, эпидемий и банального бандитского беспредела.

Когда Рубену шёл шестнадцатый год, он однажды пришёл домой загадочный и задумчивый. На расспросы младшего брата отвечал односложно, мол, тот ещё мал и молод. Но через несколько дней всё же рассказал брату под большим секретом, что встретил друга отца. И что этот друг состоит в организации, которая за армян. За то, чтобы у армян была своя страна. И за то, чтобы никто и никогда больше не смог лишать армянских детей их родителей. Как-то так запомнились Мусе путаные объяснения брата. Когда Муса ещё подрос, выяснилось, что организация называется партией «Дашнакцутюн»[166].

Когда Мусе исполнилось десять, страна наконец-то начала успокаиваться после череды войн, переворотов и революций. Муса пошёл в школу. Старик сказал, что это необходимо. Старик сказал – пацан сделал. Не то чтобы Мусе нравилось учиться, но он знал, что раз за что-то взялся, то надо довести это до конца. Парень был средним учеником. На домашние задания много времени не было, надо было помогать по хозяйству старику, так как брата уже не было, его призвали в армию. Пару раз Рубен приезжал в Эрзурум на побывку. И во второй свой приезд познакомил Мусу с тем самым другом отца. Гарегин. Так когда-то его звали. Теперь же он просил называть себя на людях – дядя Гючлю. Муса иногда помогал дяде Гючлю. Иногда от дяди приходили люди, и пацан помогал им. Сбегать что-то отнести-принести, показать дорогу, посидеть на стрёме, спрятать что-то. Интересно. Повышает самоуважение безусого пацана участие во взрослых делах. Тайных делах. И Муса научился молчать, научился скрывать свои мысли и знания, научился конспирации.

От Рубена пришла телеграмма, что служба его закончилась, но, к сожалению, сразу приехать домой он не сможет. Пообещал армейскому другу помочь в семейных делах. Как только закончит с помощью, так и приедет. Но вместо брата приехал его друг. Старику он рассказал, что Рубен попал под камнепад на далёкой горной дороге. Огромная каменная осыпь теперь его могила. Старик-сапожник схватился за сердце, упал на лавку и через два часа умер. Похоронить его успели ещё до заката.

Вечером Сулейман, так звали сослуживца Рубена, и Муса сидели за столом и поминали старика. Маленькую комнатку освещала гордость покойника – единственная в их доме электрическая лампочка. Сулейман достал из солдатского рюкзака бутылку чачи и разлил по стаканам. Помянули. В глазах Мусы – вопрос. Не принято спиртное в исламской традиции, хотя новые власти уже заявили, что ислам теперь в республике будет только в мечети, а не на улицах и в домах. Может, в армии принято по-другому? Нет. Всё проще и сложнее. Настоящее имя Сулеймана – Симон. Его история – один в один история братьев. Только спас его от расправы во время погрома в 15-м в Трапезунде албанский купец. Рубен и Симон после демобилизации поехали по заданию партии в Хаккяри[167]. Партия вынесла приговор одному из мелких курдских вождей, руки которого по локоть в крови армян. Курда сослуживцы убили. Но была погоня. И Рубен погиб.