будет настроении. Порой он становился сентиментальным и, благоухая пивом, покрывал дочерей слюнявыми поцелуями. Даже сейчас при воспоминании об этом Стеф ощутила, как что-то тревожно сжалось в груди. В другие дни отец с грохотом распахивал входную дверь и начинал кричать, едва войдя в дом. Тогда Стеф с Лизой прятались под одеялами и притворялись спящими – отчасти из страха, отчасти из боязни, что он может их ударить.

По правде говоря, отец редко поднимал на них руку, но мать поколачивал регулярно. Обычно на следующее утро ее лицо и руки пестрели новыми синяками, но она никогда не жаловалась – лишь просила дочек не волноваться, объясняла, что отец ее любит, просто немного выпил и разозлился.

Однажды ночью до Стеф донеслись громкие крики. Попросив Лизу никуда не выходить, сама она, не в силах больше терпеть, прокралась вниз и застала на кухне ужасную сцену.

– Не надо, Кевин! – Мать с рассеченной губой со слезами на глазах хватала отца за руку.

Заметив, что отец держит кухонный нож и, судя по всему, намеревается пустить его в дело, Стеф закричала, и взрослые резко повернулись к ней. Никогда ей не забыть той ужасной картины. Отец от потрясения, казалось, пришел в себя, бросил нож, грубо протиснулся мимо нее и поднялся по лестнице в спальню. Рыдающая мать съежилась на полу. Наверное, надо было подойти, но Стеф, слишком потрясенная ужасной сценой, лишь развернулась и поспешно бросилась к себе в комнату. Лизе она сказала, что все в порядке, выключила свет и тихо плакала в темноте, лишь на рассвете провалившись в сон.

Стеф до сих пор корила себя за ту ночь. Она пыталась убеждать себя, что в двенадцать лет вряд ли могла справиться с ситуацией, однако чувствовала, что подвела маму, не подошла к ней, когда бедняжка больше всего нуждалась в дочери. Возможно, своим внезапным появлением Стеф спасла ей жизнь, однако та ужасная ночь и осознание того, что могло бы произойти, на долгие годы отдалили их с матерью друг от друга. Даже сейчас Стеф не слишком откровенничала с ней на эту тему, не пыталась объяснить, что тогда чувствовала, но, по крайней мере, упоминание тех событий уже не считалось запретным.

Меньше чем через год после случившегося отец ушел из семьи и, ко всеобщему облегчению, уехал обратно в Лондон. С тех пор они практически не общались, лишь обменивались открытками и подарками на Рождество и дни рождения.

Пережитое в детстве глубоко травмировало Стеф, и даже сейчас, в двадцать пять, она не заводила длительных отношений с мужчинами, поскольку не доверяла им. Она словно видела в них отца и всегда прекращала отношения, как только те грозили перерасти в нечто серьезное, поскольку в глубине души верила, что может разделить судьбу матери.

Поднимаясь на холм мимо замка Хэрвуд и въезжая в деревеньку с таким же названием, Стеф думала об Энди. С момента приезда она обращалась с ним просто ужасно и сейчас ощущала досаду вкупе с чувством вины. Несмотря на привлекательную внешность, Энди ничуть не задавался по этому поводу, обладал чувством юмора и даже подшучивал над собой. К сожалению, он слишком сильно напоминал Стеф отца – такого же красивого светловолосого лондонца. Вот почему она замыкалась в себе и вела себя отстраненно, а Энди наверняка недоумевал, в чем же успел провиниться. Но Стеф просто не могла ответить взаимностью парню, столь похожему на человека, много лет портившего ей жизнь. Все осложнялось тем, что Энди ей по-настоящему нравился, и Стеф злилась, становилась раздражительной. Похоже, своим поведением она окончательно его оттолкнула. Теперь молодой человек, судя по всему, переключил внимание на другую женщину…

Вскоре сельский пейзаж остался позади, за окном машины теперь проплывал пригород Лидса. Вздохнув, Стеф попыталась мыслить позитивно. Пережитое в детстве в значительной степени повлияло на ее решение поступить на службу в полицию. Уже тогда она видела, какую ужасную власть сильные имеют над слабыми, и страдания матери вызывали в ней жгучее чувство несправедливости. Возможно, с помощью работы Стеф пыталась бороться с пережитыми в детстве семейными неурядицами. Ну и что? Она любила свою работу и знала, что хорошо справляется. Старший инспектор Олдройд тоже так думал. Стеф безмерно уважала его способности и даже слегка благоговела перед ним, как и все прочие, однако за годы работы не раз видела под личиной талантливого детектива уязвимую сторону. Она любила его и воспринимала почти как отца.

Возле Западного Йоркширского театра Стеф застряла в пробке, но уже довольно скоро припарковала машину в подвале переоборудованного в жилое здание склада, в котором находилась ее квартира. Войдя внутрь, включила музыку и сварила кофе. А потом потягивала напиток, стоя у окна и глядя на освещаемую вечерним светом реку Эйр. На набережной в уличных кафе сидели люди. Пусть и не Венеция, но вполне приятный вид, особенно если учесть, во что всего за несколько лет превратился грязный заброшенный участок реки.

Стеф снова подумала об Энди. Возможно, сама судьба давала ей шанс. И как теперь быть?

* * *

В тот вечер, вернувшись домой, Олдройд открыл бутылку красного вина и сунул в микроволновку лазанью из «Маркс энд Спенсер». Он любил хорошую еду и теперь, живя один, сожалел, что так и не научился сносно готовить. Впрочем, его кулинарных способностей хватило на салат из помидора, огурца, рукколы и красного лука. А еще по дороге домой он купил небольшой багет.

Олдройд довольно быстро покончил с трапезой – трудно есть медленно, когда не с кем поговорить. Для него половина удовольствия от еды заключалась в беседе. Заметив, что начал поправляться, в последнее время Олдройд перестал есть десерты, но не смог с такой же легкостью отказаться от красного вина. Он налил себе еще бокал и отнес в гостиную вместе с позаимствованной у Гилберта Рамсдена книгой.

Чтобы создать расслабляющий фон, Олдройд поставил компакт-диск с фортепианными сонатами Моцарта и начал внимательно рассматривать книгу. Тяжелый переплет и толстые – по сравнению с современными книгами – страницы лишь усиливали ощущение возраста. Олдройду всегда нравились старые книжные магазины, в них царила какая-то особая атмосфера. Вспомнить хоть букинистическую лавку старика Торнтона на Брод-стрит в Оксфорде, всегда наводящую на мысли о Диккенсе, где было много впечатляющих старых томов вроде этого.

Он открыл книгу на первой странице и прочитал предисловие, написанное типичной изысканной викторианской прозой.

«Итак, я пришел к выводу, что подземные исследования, имевшие место в недавнее время в пещерах Йоркшира, следует документально осветить для потомков.