в сорочку Мария Темрюковна выкрикивала какие-то проклятия на родном языке. Боярыни пытались оттащить государыню в ее покои, но она рвалась, дралась, нещадно хватала за волосы, все норовила выцарапать бабам глаза.

– Он обманывает меня! Он бросил меня! Бросил меня, свою царицу! Пустите! Пустите, псы! – кричала она со страшным, перекошенным лицом. Подоспевшие опричники помогли уволочь Марию Темрюковну, видимо, на женскую сторону дворца, и вскоре воцарилась тишина.

Иоанн ждал дьяка с таким видом, словно не слышал того, что происходило за его дверью. Кроме него в покоях никого не было. Дьяк поклонился и начал докладывать:

– Прибыли из шведской земли наши послы. Доложили, что король Эрик, заподозрив одну знатную семью в заговоре, велел до корня истребить ее, а вместе с ними отправил на плаху еще многих своих подданных из знати, коих подозревал в измене. Общим числом казнено больше полутысячи человек…

Иоанн бесстрастно выслушал эту весть и кивнул:

– Токмо так и надобно измену карать. Молви далее…

– Да, государь, – Висковатый вновь поклонился, – король Эрик подозревает, что крамолу замышляют против него придворные, мол, хотят его брата Юхана, того, что в заточении, королем сделать…

Дьяк увидел, как усталый и, казалось, безразличный ко всему окружающему взгляд Иоанна вмиг воспылал, и он, сжав резные подлокотники пальцами, подался вперед. Вот она, боярская крамола! А вот и крамольник брат! Все, как и у него! Он молчал, и дьяк, погодя, продолжил:

– Шведский король через послов наших просил тебя, великий государь, не забыть о союзническом долге и, когда ему будет угрожать смертельная опасность, дабы ты принял его в своей земле словно брата, тем самым защитив его и семью его от гибели…

– О союзе нашем и переговорах я не забыл, – Иоанн вновь откинулся в кресле, – но я не вижу здесь у себя Катерину, жену принца Юхана…

Царь говорил это и вдруг замолк, впившись тяжелым взглядом в престарелого дьяка. Помнится, и он был близок еще с одним крамольником – Адашевым. Все сообщники его уже давно гнили в земле, лишь Курбский сбежал в Литву. Остался лишь этот… И поста не потерял, а, напротив, возвысился. Вон как разжирел! В слободу переезжать чурается, на земской стороне сидит.

– Так с каким ответом отправить мне послов к шведскому королю? – стараясь не глядеть на Иоанна, спросил Висковатый.

Помолчав, Иоанн ответил устало:

– Ответь им, что король, его супруга и дети, ежели станется, будут под моей защитой…

В преддверии решающего похода на Литву ответить иначе было нельзя.

Осенние дожди еще не успели размыть дороги. Гремя доспехами, шла многочисленная русская рать. Стяги были спрятаны для защиты от влаги. Шли молча, были слышны лишь редкие переговоры да чавканье грязи под тысячами ног. То и дело выезжал вперед воевода Дмитрий Хворостинин, высматривал воинов, держал связь с ертаулами и посошниками. Этот молодой воевода стал опричным полководцем и нес службу на южных рубежах державы. Знать косо глядела в его сторону, и многие поговаривали, что Хворостинин по своей воле вступил в опричнину, дабы завершить многочисленные местнические тяжбы с более знатными воеводами. Сам же он ничего не говорил на сей счет, ибо был занят службой, по-настоящему доказывая, что достоин быть полководцем, несмотря на худое происхождение – он разгромил отряд крымских татар, ведших полон, а на следующий год отразил нападение самого Девлет-Гирея на город Болхов. Иоанн высоко ценил Хворостинина и назначил его головой всего войска в этом походе. Более знатные воеводы от злобы и бессилия скрипели зубами…

Шествие войска замыкали многочисленные опричники. Во главе их ехали Афанасий Вяземский и Михаил Темрюкович. Оба в панцирях да подле царя. Иоанн также ехал верхом в полном боевом облачении. Сверкала из-под черного бахтерца новая кольчуга, голову укрывал островерхий шишак, покрытый золотой росписью. Руки его укрывали перчатки; правая рука держала поводья, левая лежала на рукояти сабли, висевшей у пояса. Стремена и сбруя его могучего коня также были позолоченными, цветастый чалдар укрывал конскую грудь и спину. Покачиваясь в седле, Иоанн оборачивался вправо, с гордостью глядя на сына. Это был первый поход наследника, тринадцатилетнего Ивана. Мальчик ехал подле отца на молодом коне, также облаченный в легкий панцирь – царевича ни за что не допустили бы к сражениям. Сощурившись от мороси, летящей в лицо, юноша опустил голову. Не осталось и капли от той радости, когда он узнал, что отправится в поход с отцом. А ведь счастлив был тогда, все брата Федьку дразнил, что он, наследник, с ратью пойдет на Жигимонта, а Федя во дворце останется. Плакал младший сын государя от досады…

– Притомился? – сурово спросил царь. Юноша взглянул на него и увидел, что борода отца совсем промокла, но он по-прежнему высоко держал голову.

– Нет, государь, – ответил Иван как можно громче и тверже, насколько ему позволял его ломающийся голос.

Отец был молчалив и задумчив. Накануне похода началась новая эпидемия чумы – дурной знак! В Можайске каждый день умирают десятки человек, город наполнился трупами. Иоанн тут же велел поставить заставы на дорогах в Москву, дабы защитить столицу от мора, но болезнь все же проникла в город. Сам митрополит Филипп рьяно боролся с распространением болезни, и потому она почти не коснулась жителей Москвы. Уже когда Иоанн со своим войском выступил в поход, стало известно, что от болезни скончался святитель Герман. Молвят, Филипп отпевал его на похоронах.

Филипп же благословлял идущее в поход русское воинство и самого Иоанна с наследником, и свидетелям сего действа была отчетливо видна холодность взаимоотношений между царем и митрополитом – во взглядах, движениях и словах…

…В Твери к войску государя присоединился князь Владимир Андреевич со своим полком. Не хотел дмитровский князь в поход, что-то удерживало его дома, где жена родила снова, еще не оправилась от родов, да и новорожденная Анастасия была слаба и болезненна. Иоанн знал об этом и подумал, что бледность и растерянность брата была связана с болезнью дочери. Но не проявил теплых чувств, поприветствовал его холодно и сдержанно.

У Великих Лук к войску подошел с полками Иван Мстиславский, стоявший до этого на Оке, отражая очередной набег татарвы.

Царь с наследником, Владимир Андреевич, Мстиславский, Вяземский и Михаил Темрюкович отделились от идущего войска, въехали на невысокий пригорок, начали оглядываться. Иоанн подозвал Мстиславского, спросив:

– Огнестрельный наряд и обозы не вижу. Где они?

– Не ведаю, государь, людей я отправил разведать и поторопить, – склонив голову, отвечал Мстиславский. Вид его был усталым – уже больше месяца он «жил» в седле.

– Податники опять плату задержали! – рявкнул Михаил