жила торговая теперь! И я там был… Теперь на купленных землях Строгановы еще города, церкви и монастыри строить начали. Вот так! Самого Аникея Федоровича я видел лишь однажды. Обычный мужик, такой же, как ты да я. Со всеми прост. За всем сам следит, проверяет. Трое сыновей с ним ходят. Молвят, он по старости лет уж ушел на покой, оставил все сыновьям…

– Как же государь позволил ему набрать такую силу и богатство? – спросил Архип с недоверием.

– А вот так. – Путята придвинулся к нему поближе. – Верной и доброй службой добился доверия. И потом – кто за всем этим богатством будет следить? Нужен там дельный человек! Таким вот является Аникей Федорович! Я слыхал, особой грамотой государь взял его под личную протекцию. Как бы согласились Строгановы войти в опричнину, да только остались там свои порядки, и земли у Аникея Федоровича на месте, не отданы государевым слугам. Жалует его Иоанн Васильевич!

Архип молчал, все еще обдумывая то, что услышал сейчас.

– Народ под Аникеем Федоровичем правдой и делом живет. Оттого там лучше, чем во всем русском государстве. Оттого туда люд и бежит весь.

– А чего ж ты сам туда не уйдешь? – Архип с легкой усмешкой покосился на гостя.

– А мне и здесь хорошо. Я ведь купец, и без того всюду езжу.

Далее Путята говорил об опричнине, о государевом личном войске, о землях, что отписываются опричникам, кои почти не платят налогов.

– Вот о чем я тебе говорю! Доворовалась знать! Теперь пущай вдвое больше платят в казну! Не было бы воровства этого вечного, не было бы и опричнины, это я тебе говорю! – яро доказывал Путята.

– А то думаешь, в опричнине не воруют? – усмехнулся Архип и махнул рукой.

– С чего? Опричники, говорят, хорошо живут! На глазах богатеют! Уж воровать им зачем? В народе их боятся, иные палачами называют. А так говорят лишь те, кто перед законом нечист! Уж задумаются лихоимцы наконец, прежде чем людей простых обирать! Погоди, наведут еще порядок!

Архип улыбнулся. Складно говорит купец! Но верится с трудом.

– Есть у меня в опричнине один знакомец, – продолжал Путята, хрустя капустой. – Раньше ни кола, ни двора у него, а ныне богач, дом отстроил, дочерей выгодно замуж отдал. Токмо с братьями родными, что в земщине служат, не говорит и видеться не желает – нельзя им. Но, молвят, престарелым родителям втайне все одно помогает деньгами. Все ведь люди!

Путята вскоре ушел, и Архип, вышедший провожать гостя, стоял во дворе, накинув тулуп на плечи. Увенчанный главами соборов и церквей, Новгород стоял под ночным небом. Морозно и тихо. Задрав голову, Архип глядел в это темное небо, слыша в отдалении тишину спящего города. Смог бы он все бросить и уйти в те далекие земли, где управляет всем могущественный Аникей Федорович? Всяко ведь нужны ему дельные кузнецы! Да и зачем уходить, ежели и здесь живется неплохо? Хотя Новгород так и не стал любимым и родным для Архипа. Но дом, перестроенный и обжитый им, стоит, дети и жена есть. В городе его знают и уважают, заказчиков столько, что едва можно успеть. А ежели и Новгород в опричнину заберут? Хотя, Путята молвит, и в опричнине неплохо живется, даже лучше, государь денег для своих земель не жалеет. Да к чему все эти мысли?

Вдохнув поглубже морозный воздух, Архип оглянулся на венец куполов, видный издали, и отправился в кузницу. Надобно было еще поработать…

* * *

Площадь перед Кремлем оцеплена конными опричниками. Кремлевская стена возвышалась над ними, врезаясь в тяжелое серое небо, осыпающее город белой порошей, тут же тающей и превращающейся в грязь. Горожане толпились за цепью, с опаской поглядывая на стоявших вблизи опричников, заглядывали в их невозмутимые лица, разглядывали сбрую, прицепленные к поясам длинные кинжалы в ножнах.

На площади ждали своей участи дьяк Казарин Дубровский и двое его молодых сыновей. Они, смирившиеся со своей судьбой, уже мало походили на живых, измученные пытками и ожиданием казни. Дьяк молился, закрыв глаза, его сыновья стояли, опустив головы. Именно Казарин Дубровский был ответственен за перевозку пушек и боеприпасов в походе государя на Литву, и именно по его вине они не были доставлены вовремя.

– Разбогател ли ты на народном добре, псина? – раздался одиночный крик из толпы и повис над тихой площадью. Пронзительно заржал чей-то конь.

– Господи, Господи, – с закрытыми глазами шептал дьяк, держа за руки своих сыновей.

К толпе выехал Василий Грязной, черный, как и прочие государевы всадники. Проехался перед народом, задрав бороду.

– Узрите! – крикнул он во все горло. – Государь вершит правосудие! Все они, псы боярские, думали лишь о том, как набить кошели свои деньгами вашими! Многих обобрал, не чурался мзду брать! Достоин ли он жить?

Толпа завопила неразборчивое, требуя казни. Несколько лошадей шарахнулись от крика, но опричники удержали их.

– Скорми их собакам!

– Господи, детей-то за что? – шептали некоторые, боясь, что их услышат.

Немцы Иоганн Таубе, Элерт Крузе и Генрих Штаден, служившие в опричнине, стояли в этой цепи перед толпой.

– Какие же варвары эти московиты, – с отвращением по-немецки проговорил Таубе. Штаден покосился на него, усмехнулся.

Вскоре на площадь во главе конного отряда выехал Михаил Темрюкович в полном боевом облачении. Он объехал осужденных кругом и остановился перед ними. Черный конь князя храпел и тянул шею, обнажая желтые зубы. Из ноздрей его густо валил пар. Толпа смолкла в ожидании. Дьяк и его семья с мольбой взирали на возвышающегося перед ними князя и не могли разглядеть его глаз, скрытых под низко надвинутым шлемом.

Все случилось в долю секунды. Михаил Темрюкович молниеносным движением выхватил саблю из ножен и разрубил дьяку голову. Сыновья лишь на долю секунды успели вскрикнуть, два других всадника сабельными ударами оборвали эти крики. Развернув коня, Михаил Темрюкович дал знак всем опричникам покинуть площадь. С шумом всадники начали погонять лошадей и пустили их рысью, идя друг за другом. Тела убирать запретили, усилившийся снег припорошил их, и вскоре к трупам осторожно начали приближаться вороны и бездомные псы…

* * *

Какой-то жуткий холод исходил словно из самых костей, и было никак не согреться. Не помогала даже накинутая на плечи шуба и жаровни, от которых уже накалялись стены горницы. Иоанн сидел в кресле, прикрыв рукой глаза. Другая рука безвольно свисала с подлокотника, и невооруженным глазом можно было заметить ее дрожь.

– Крамольники… воры… псы, – повторял царь низким, охрипшим голосом. И снова брат его! Снова! Трус! Из него удалось выбить