– Оушен знает, что вы потратили его деньги?

Она вспыхнула. Впервые с начала разговора в ее глазах мелькнула злоба.

– Во-первых, я потратила не его, а свои собственные деньги. Я – взрослая, я – мать, я – глава семьи. Мне и решать, куда деньги тратить. А во-вторых… – последовала пауза, – мы сейчас не мои дела обсуждаем.

Возразить мне было нечего.

И все-таки я задала вопрос:

– Почему вы лжете сыну? Скажите прямо, что денег нет.

Линда Джеймс вся пошла кирпично-красными пятнами, заиграла желваками. Сейчас орать начнет, решила я. Однако она не заорала. Она заговорила сдавленным, напряженным тоном:

– Наши отношения сейчас не в лучшей фазе. Я не хочу усугублять кризис.

Она резко затормозила. Мы были перед моим домом.

– Откуда вы знаете мой адрес?

– Это как раз было нетрудно. – Она пустила двигатель работать вхолостую, обернулась ко мне. – Если Оушена выгонят из команды, все престижные университеты будут для него закрыты. Хоть это ты понимаешь?

Она смотрела мне прямо в лицо, и под ее взглядом – опекающим, снисходительным – я внутренне скукоживалась. Становилась несмышленым ребенком.

– Скажи, что понимаешь, ну?

– Понимаю, – выдавила я.

– Кстати, имей в виду: мне безразлично, откуда ты родом и в какого бога веришь. Считай меня кем угодно – только не фанатичной ксенофобкой. Я не такая. И сыну старалась прививать широкие взгляды. – Она меня буквально загипнотизировала, как удав кролика. Только и оставалось, что таращиться на нее. – Я не из природной вредности тебя урезониваю и не из материнской ревности. Можешь не верить, но я еще помню, каково быть шестнадцатилетней девчонкой. Сплошные эмоции! – Линда нетерпеливо взмахнула рукой. – В шестнадцать кажется: если с этим конкретным парнем расстанешься – все, конец света. Я сама вышла замуж по любви. По первой. За своего школьного друга. Оушен разве не рассказывал?

– Нет.

– Вот и погляди, чем она закончилась, первая любовь.

Ух, как же она была мне ненавистна, эта Линда Джеймс.

– Я хочу, чтобы ты уяснила. Это не тебя касается. Это Оушена касается. Если ты к нему питаешь хоть какие-то чувства – а я уверена, что питаешь, – ты от него отступишься. Не добавляй моему сыну проблем, ладно? Он славный мальчик. Он заслуживает лучшего.

Собственная ярость меня обезоружила. Я прямо чувствовала, как от нее размягчается мозг.

– Ну вот и хорошо. Я рада, что мы друг друга поняли. – Линда перегнулась, открыла пассажирскую дверь. – Буду крайне признательна, если наш разговор не дойдет до Оушена. Все-таки надеюсь спасти отношения с сыном.

Она откинулась на сиденье. Распахнутая дверь скрипнула под ветром, словно велела: давай выметайся.

Мои ничтожные шестнадцать лет показались проклятием. Никакого контроля над ситуацией. Никаких полномочий. Даже водительских прав – и тех нет! Ни работы, ни банковского счета. Ничего. Я бессильна. Ни на что не способна. Не имею влиятельной родни, не говоря про собственный голос. Все эти соображения вмиг пронеслись в моем мозгу и уступили место абсолютной пустоте.

Вариантов не осталось. Линда Джеймс лишила меня выбора. Сама промотала деньги Оушена, а теперь я крайняя. Я буду виновата, если Оушен не поступит в университет.

Что-то было в этом знакомое. А, ну да, меня снова сделали козлом отпущения. Точнее, козой.

Однако я приняла решение. Я уйду с дороги. Вобью между нами клин. Конечно, Линда Джеймс – кошмарная женщина, но нельзя допустить, чтобы Оушена вышвырнули из команды. Потому что тогда на мне повиснет вечное бремя вины за сломанную жизнь. А оно, бремя, не по моим плечам.

Еще я думала: ничего хуже подросткового периода со мной в жизни не случалось.

Сценарий я выбрала ужасный.

Но единственный из всех возможных. Мы с Оушеном ну никак не могли встретиться с глазу на глаз, потому я отправила ему сообщение. Ночью. Точнее, под утро. Была уверена, что он не спит.

Привет

Нужно поговорить

Он не отреагировал. И, конечно, не потому, что сообщения не увидел. Оушен достаточно меня знал, чтобы по тону понять: у нас проблемы. Почувствовал: я ему что-то плохое скажу. Тянул время, собирался с духом.

Целых десять минут.

Потом пришло лаконичное сообщение:

Только не это

Тогда я ему позвонила.

– Не надо, – выдал Оушен вместо «привет». В голосе сквозила боль. – Не надо меня укорять. Сам знаю, что виноват. Из-за меня тебе пришлось терпеть этот ужас. Прости, Ширин.

– Оушен, пожалуйста…

– Что она тебе сказала? Я спрашиваю: что моя мать тебе сказала?

– Ты в курсе? Откуда?

– До последней секунды не был уверен. Только подозревал. Просто она – мать – всю неделю меня пилила. Насчет наших отношений. Чтобы я с тобой порвал. – Последовала пауза. – Значит, она таки тебя подстерегла? Посмела указывать, да?

У меня дыхание перехватило.

– Оушен…

– Ты ведь не послушаешься ее? Нельзя нам расставаться ей в угоду. Кто она такая? Кто они все такие?!

– Речь идет о тебе, – возразила я. – О твоих успехах. О твоем будущем. Обо всей твоей жизни. Я хочу, чтобы ты был счастлив. А со мной… от меня одни проблемы.

– Ширин, да что ты такое говоришь? – Голос Оушена дрогнул. – От тебя одни проблемы?! Даже не думай! Я хочу быть с тобой больше, чем когда бы то ни было. Ничего так сильно не хотел. Хочу связать наши жизни. Тебя хочу. Тебя одну. Жить счастливо и умереть в один день…

– Тебе всего семнадцать. Ты еще даже школу не закончил, а уже о вечности говоришь…

– Да кто нам помешает?

Я поступала жестоко. Сама себя за это ненавидела. Продиралась сквозь разговор, как сквозь терновые заросли. Надо было поскорее продраться, пока насмерть не искололась.

– Было бы все проще! – заговорила я. – Все иначе. Были бы мы хоть постарше. Стояли бы на своих ногах. Могли бы сами решать…

– Милая… милая, только не делай этого!

– Ты можешь возвращаться к своей обычной жизни, Оушен. – При этих словах в сердце что-то умерло. Голос дрогнул, но я продолжила: – Можешь снова стать нормальным. Как все.

– Да не хочу я как все! Знаешь, где я эту нормальность видал?! Почему ты мне не веришь?

– Все, прощай, – выдавила я сквозь слезы. – Прощай.

И нажала «отбой».

Оушен перезванивал раз сто, не меньше. Наоставлял голосовых сообщений – я ни одно не прослушала.