экипаж лейтенанта и сохранила в продолжение всего пути непостижимое спокойствие духа. Проезжая через рынок Невинных и заметив одну из своих знакомых, она поклонилась ей со своей обычной грацией.

Госпожа Тике была предварительно помещена в Малом шателе, но ее не замедлили перевезти в Большой. Процесс завязался с необычайной поспешностью. Едва распространился слух об ее аресте, как явился некто Огюст Шателен и объявил, что три года тому назад прежний привратник, Жак Мура, дал ему денег от имени Анжелики с условием, чтобы он умертвил господина Тике.

Вследствие этого доноса арестовали Жака Мура и даже самого доносчика. Они вынесли несколько испытаний и были сведены на очную ставку с обвиняемой. Несмотря на самые деятельные допросы, судьи не могли добиться ни одного доказательства, что они были руководителями последней попытки убийства, но нашли множество их в составлении первого заговора.

Странная вещь! Этот первый заговор, оставшийся в некотором роде только проектом, потому что не был приведен в исполнение, послужил главным основанием осуждения обвиненных.

Сансон де Лонгеваль, до которого доходили все слухи, только что упомянутые мною, следил с беспокойством за всеми фазами процедуры, ибо предвидел, что новая жертва уже ждет его. Потому с болью в сердце он один из первых услышал 3 июня 1699 года, что приговор шателе, от того же числа, «присуждал Анжелику Николь Карлье, жену Тике, к отсечению головы на Гревской площади; Жака Мура, бывшего привратника – к виселице; имущества их конфискованы, отделив из этих последних десять тысяч ливров в пользу короля и сто тысяч ливров – для покрытия издержек и для Тике, доходами с которых он имеет право пользоваться в продолжение своей жизни».

Этот приговор, частные подробности которого я привел слово в слово, произвел большое впечатление, хотя и знали, что этим процесс еще не закончен. И точно, господин Тике подал апелляционную жалобу в Парламент, опираясь на то, что решение суда предоставляет в распоряжение его детей только сумму в сто тысяч ливров, доходами с которых он мог пользоваться, но он имеет право получить, кроме этой суммы, еще пятнадцать тысяч ливров из достояния своей супруги и прочих обвиненных.

Парламент не остался глухим к требованию одного из своих членов. Решением от 17 июня он предоставил Тике вместо пятнадцати – двадцать тысяч и утвердил наибольшее число пунктов приговора шателе.

Огюст Шателен, услужливый доносчик, был присужден к вечной каторжной работе на галерах, а прочие обвиняемые – оправданы. Приговор этот произвел огромное впечатление. Находим, что Парламент мстил слишком жестоко за честь и неприкосновенность одного из своих собратьев. Наконец господин Тике излечился от своих ран; он не погиб от покушения на его жизнь, не было и достоверных доказательств, что Анжелика или ее сообщники были руководителями этой интриги. Следовательно, ее осудили за первый заговор, который, как известно, не был приведен в исполнение, потому что в решительную минуту она высказала чувство раскаяния, которое удовлетворяет правосудие Господа Бога, но к несчастью не обезоруживает правосудие людей.

И, наконец, скажу, что госпожа Тике была прекрасна, знатна, умна и принадлежала к высшему обществу; ее любовная связь с Монжоржем, оглашенная вследствие процесса, неравный брак со старцем, которому она была пожертвована с первых лет своей молодости – все это возбуждало участие и расположение к ней. Все склонялись в ее пользу. Во всех классах общества пламенно желали ее оправдания и надеялись, что королевское милосердие пощадит эту прелестную жертву.

Всем было известно, что сам господин Тике ездил со своими двумя детьми в Версаль, чтобы пасть к ногам Людовика XIV. Не будучи настроенным просить ни прощения своей жены, ни смягчения ее участи, он ограничился вопросом конфискации имущества и просил разрешения пользоваться им.

Король согласился на это. Скупость, проявленная в этом случае старым советником, доказанная им уже однажды в апелляции в Парламенте, сделала, наконец, господина Тике для всех ненавистным и возбудила еще большее сочувствие к его супруге. Брат Анжелики также не оставался в бездействии. Благодаря своим связям, он склонил к содействию Анжелике многих знатных лиц. Быть может Людовик XIV и уступил бы, но кардинал де Ноайль, архиепископ Парижский, по-видимому, предвидевший развращение нравов в последующем столетии и хотевший предупредить его спасительными примерами, убедил короля в непреклонности.

С этой минуты уже не на что было надеяться. Моему предку оставалось только ждать минуты, когда ему придется предать смерти эту новую жертву заблуждения человеческих страстей – она вскоре настала.

Казнь не могла совершиться в праздник, ее отложили до следующего дня. Рано утром Шарль Сансон де Лонгеваль прибыл на Гревскую площадь, чтобы приготовить эшафот и плаху. Многочисленная толпа с угрюмым видом смотрела на все эти приготовления.

В это время госпожа Тике была на допросе, где в присутствии помощника уголовного судьи, не побледнев, с покорностью слушала свой приговор.

Помощник уголовного судьи Дефитта был одним из прежних поклонников Анжелики: он с трудом скрывал свое волнение и между тем считал необходимым сказать ей несколько слов в назидание.

– Сударыня, – сказал он, – вы слышали приговор, ставящий вас в положение, резко противоположное тому, в котором вы находились прежде. Вы принадлежали к почетному классу общества; наслаждения и удовольствия, которыми вы пользовались, переполняли радостями вашу жизнь. Теперь вы покрыты позором и немного осталось времени до свершения вашей казни. Необходимо, сударыня, чтобы вы собрали все свое мужество, чтобы испить позорную, но спасительную чашу. Один Бог может облегчить вам тяжесть креста, возложенного на ваши плечи, и усладить горечь чаши, ожидающей вас. Наконец, казнь, на которую вы обречены, – только переход в другую, лучшую жизнь, и она не покажется вам ужасной, если, сударыня, вы вспомните, куда она ведет.

Бедная женщина вспомнила поневоле то время, когда этот самый чиновник вздыхал у ее ног, но обстоятельства заставляли говорить с ней подобным образом.

– Правда, – не без иронии возразила она, – что я теперь пала очень низко; но так как вы не позабыли очаровательных дней, которые, по своей доброте, напомнили мне, то вы должны, милостивый государь, знать, что тогда меня все уважали. Я нисколько, – продолжала через несколько минут она, – не страшусь казни. Вместе с моей жизнью прекратятся и мои страдания… Я не презираю смерть, но надеюсь встретить ее с покорностью, и, быть может, Всевышний будет столь милосерден, что позволит мне на эшафоте сохранить то же спокойствие, какое я ощущала на скамье обвиняемых и в этих стенах, где вы только что прочли мне приговор.

Помощник уголовного судьи стал снова убеждать Анжелику сознаться в преступлении и