указать сообщников: ее хотели избавить от ужасов пытки. Казалось, что они боялись терзать столь очаровательное создание.

Сначала она наотрез отказалась от всякого признания. Но выпив первый кувшин воды и при виде приготовления к другим пыткам Анжелика решилась во всем сознаться. У нее спросили, участвовал ли Монжорж в преступлении:

– Великий Боже! – воскликнула она, – неужели я открыла бы ему свое намерение: он лишил бы меня своего уважения, которым я дорожила больше жизни.

Затем госпожа Тике была передана в руки аббата де Ла Шетарди, священника Святого Сульпиция и ее духовника. Он сел вместе с ней в зловещую тележку, где уже находился Жак Мура, бывший привратник, в сопровождении другого духовного лица.

Этот траурный поезд тихо тронулся между тесных волн народа к Гревской площади, с большим трудом мог пробиться сквозь густую толпу собравшихся зрителей. Госпожа Тике, по принятому обычаю, была вся в белом, что еще более подчеркивало блестящую красоту, еще не утраченную ею, несмотря на ее сорок два года, и испытания, которым она только что подвергалась. Когда она увидела эту многолюдную толпу зрителей, сбежавшихся со всех сторон, чтобы посмотреть на нее, и заполнившую площадь, прилежащие улицы, окна и даже крыши домов, ее лицо покрылось яркой краской. Быть может, в первый раз она ощутила чувство стыда. Исповедник хотел воспользоваться этой минутой, чтоб тронуть ее душу, которая, по его мнению, была недостаточно проникнута истинным раскаянием.

– Сударыня, – сказал он ей, с трудом удерживая слезы, которыми увлажнились его глаза при виде этой несчастной, – обратите взор к небу, которое скоро примет вас; испейте горькую чашу с тем же мужеством, с каким Иисус Христос, бывший столь невинным, насколько вы преступны, испил свою. Столь великий пример и столь великое вознаграждение за ваше покорство воле Господней должны поддержать вас к перенесению бремени позора. Да скроют предметы, которые вы узрите очами веры, те, которые представляются глазам вашего тела. Дивитесь милосердию Творца Небесного, и, наконец, позор ваш лишь минутный. Разве слишком дорого купить такой ценою небесное блаженство?

Благочестивые слова священника несколько поддержали Анжелику: она подняла покрывало, которым до того времени закрывала глаза, и быстрым взглядом окинула толпу, посмотреть на которую не осмеливалась до этой минуты.

Едва траурный поезд успел прибыть на Гревскую площадь, как поднялась страшная буря: полил крупный дождь, смешанный с градом, стрелы молний пронзали облака, громкие перекаты грома раздавались над головами зрителей, пришедших столь издалека, а между тем ни один из них не думал тронуться с места. Были вынуждены отложить выполнение казни. В продолжение получаса, пока продолжался ливень, глаза Анжелики видели весь аппарат казни и дроги, запряженные ее собственными лошадьми, которые должны были отвезти ее смертные останки к ее родственникам. Сансон де Лонгеваль говорит, что столь продолжительное ожидание было одним из ужаснейших мгновений его жизни. Его глаза невольно глядели на эту женщину, еще молодую, сияющую красотой, окруженную прежде уважением и почестями, которую его безжалостная секира должна была превратить в отвратительный труп. По странной игре случая и галлюцинаций, лицо ее представляло черты Коломбы и Маргариты, из которых каждая была схоронена в его сердце: вся прежняя жизнь проснулась в уме моего предка, оставляя за собой глубокий след отчаяния и боли.

В продолжение этого времени Анжелика дружелюбно разговаривала с соучастником своего преступления; она просила у него прощения в том, что, побудив его к участию в преступлении, сделалась причиной его смерти; она просила Жака Мура раскаяться и покориться. Последний, заливаясь слезами, упал к ее ногам.

– Дорогая моя госпожа, – сказал он ей прерывающимся от рыданий голосом, – я один виновен во всем; нас обоих погубила моя пагубная легковерность. Подобная казнь ничего не значит для такого бедняка, как я; но вы, столь прекрасная, столь добрая, кажется, созданная лишь для счастья, и вам суждено погибнуть такой жестокой смертью! Ах! Это ужасно!

Роковой момент настал: Жак Мура должен был быть казнен первым. Прежде чем перейти в руки помощников моего предка, он еще раз встал на колени перед Анжеликой:

– О, добрая госпожа моя, – сказал он, сложив руки, – повторите еще раз, что прощаете меня, и я умру спокойно.

Слишком взволнованная для того, чтоб быть в состоянии говорить, она сделала знак согласия, тихо махнув своим платком. Оба исповедника горько плакали. Минуту спустя Жака Мура уже не стало.

Очередь дошла до Анжелики. Она приблизилась, как вторая Мария Стюарт, грациозно поклонившись моему предку и протянув ему свою руку, чтобы он помог ей взойти по ступеням эшафота. Сансон де Лонгеваль с почтением взял руку, которая скоро должна была окоченеть от смерти. Тогда госпожа Тике взошла по лестнице той величественной и гордой поступью, которой всегда все восхищались. Взойдя на площадку, она встала на колени, прочла краткую молитву и затем обратилась к своему исповеднику:

– Милостивый государь, – с чувством сказала она ему, – благодарю вас за ваши утешения и благочестивые и добрые речи, – все это я передам Всевышнему.

Анжелика поправила свой головной убор и длинные волосы; затем поцеловала плаху и сказала моему предку, устремив на него свои очаровательные глаза:

– Милостивый государь, будьте так добры, указать мне, какое я должна принять положение.

У Сансона де Лонгеваля, потрясенного этим взглядом, едва хватило присутствия духа, чтобы указать ей, что она должна положить только голову на плаху.

Сделав это, Анжелика его спросила:

– Хорошо так?

В глазах моего предка потемнело; он поднял обеими руками обоюдоострый меч, употреблявшийся для отсечения голов, очертил им полукруг и изо всей силы ударил по шее прекрасной жертвы.

Кровь брызнула, но голова не отделилась от туловища.

В толпе раздался крик ужаса.

Сансон де Лонгеваль ударил снова. В этот раз, как и в предыдущий, раздался свист по воздуху и шум меча, упавшего на плаху; но голова не отделилась.

Близко стоявшим показалось, что тело затрепетало.

Крики многолюдной толпы делались грозными.

Ослепленный кровью, брызгавшей при каждом ударе, Шарль в третий раз взмахнул своим смертоносным орудием и с бешенством опустил его.

Наконец голова Анжелики скатилась к его ногам.

Правосудие людей удовлетворено, как говорят судебные журналы.

Помощники подняли голову. Что касается моего предка, то он удалился в отчаянии и каком-то расстройстве рассудка, в которое его повергали все казни. Ее оставили на некоторое время на плахе, обратив лицом к городской ратуше, и многие свидетели казни подтвердили, что и после смерти оно сохранило свою красоту и благородство.

В тот же вечер один гвардейский офицер бродил по самым мрачным и уединенным аллеям Версальского моста; он чрезвычайно удивился, встретив в этом уединенном