Неужели вы так торопитесь, что не можете уделить даме пару минут для вполне светской беседы?

— Могу! — решительно согласился Тойво и выдавил из себя робкую улыбку.

Оказалось, что в номере 271 проживает Эрнст Фишер, муж этой прекрасной дамы. Ну, а теперь, когда в Европе разворачиваются столь кровавые и знаковые события, ей самой приходится коротать время здесь, в Москве.

— Раньше я подолгу бывала в командировках, а муж работал здесь в Коминтерне. Встречались нечасто, но семье это не мешало, — лукаво улыбаясь, сказала она. Вероятно, когда она надолго задержалась в столице, что-то в их семейной жизни разладилось.

— А знаете что? — предложила, вдруг, Рут. — Давайте отметим наше знакомство и ваше вселение в «Люкс».

— Где? — конечно, это был самый уместный вопрос.

— А у вас, — ответила женщина и легко и непринужденно рассмеялась.

— Так я еще там не был, — отчего-то в голову Тойво лезли только самые оригинальные мысли, которые он тут же озвучивал.

— Так идите же быстрее, — Рут даже слегка подтолкнула его к двери. — А я буду через пять минут, захвачу кое-что из снеди — не за пустым же столом сидеть!

Когда она пришла, они не просидели за столом очень долго. Потом Лена призналась, что она на самом деле Рут. Она была австрийской коммунисткой, которую иногда друзья называли «красной графиней» Рут фон Майенбург.

— Друзей у меня осталось не так много, — вздохнула она. — Да и большинство под Гитлером. А я тебя с первого взгляда узнала!

Она приподнялась на локте и все с той же улыбкой посмотрела в его глаза.

— Ты герой Тойво Антикайнен. Тот, что позарез был нужен коллеге моего шефа Глебу Бокию.

Тойво удивился, но не очень. Только такие открытые и мгновенно располагающие к себе дамы могли работать в ГПУ. Им позволялось все, потому что за границей без них ГПУ не могло бы собрать и десятой толики материала, которым сейчас обладали.

— А шеф — это Трилиссер? — спросил он.

— Да, его в этом году расстреляли, — вздохнула она. — А скажи, тебе там больше нравится, чем здесь?

Тойво пожал плечами. Для него «там» — это сейчас тюрьма, камера смертников, одиночка. А еще раньше — война мертвых. И только когда-то Лииса и безлюдность Тохмаярви. Ну, а Лотта — это уже не там. Это было чудо.

Чутко заметив изменение настроения у Антикайнена, Рут попыталась это настроение у него поднять. Конечно, ей это удалось.

В Москве не бывает белых ночей, однако когда женщина решила идти к себе, на востоке заалела заря.

— Ты мой финский богатырь, — сказала она. — А как это звучит по-фински?

— Я теперь не совсем финский, — вздохнул Тойво. — Я красный финн. Puna.

Хотел сказать, «суомалайнен», но отчего-то передумал.

— Urho, - добавил он.

— Puna-urho, — повторила Рут. — Как красиво. «Ур-хо». Как «ур-ра» или «ур-ал».

Она поцеловала его на прощание и ушла к себе в номер, где так и не объявился Эрнст Фишер.

Ну, а Тойво потерял сознание, ухнув в глубокий, без мыслей и сновидений, сон. Много всего приключилось за те несколько дней, что он провел вне стен крепости Хельсингфорс.

Проснувшись через четыре часа, он обнаружил себя бодрым и отдохнувшим. Отзавтракав оставшейся после визита Рут едой, Антикайнен вспомнил, что ему надо быть на работе. Администратор, будто никуда не отлучавшаяся со своего поста в вестибюле, доходчиво объяснила, как идти, чтобы прийти.

Тойво с удовольствием прошелся по центру Москвы — никто не обращает на него внимание, и он ни на кого не смотрит.

— Стоять! — вдруг откуда-то, словно из-под земли, возник Иван Иванович, все также стильно и дорого одетый. — Куда это ты?

— Никуда, — ответил Антикайнен. Эх, такой день испортил!

— Мне сегодня доложили о твоем убытии, — уступив дорогу и двинувшись рядом, сказал непрошеный собеседник. — Вижу, что не соврали.

Они с минуту шли рядом: оба одного роста, поджарые и готовые к самым неожиданным и решительным действиям, в чем-то даже похожие.

— В общем так: мне некогда с тобой тут прогуливаться, — проговорил, наконец, соглядатай. — О каждом своем шаге будешь говорить непосредственно мне. Все — где, с кем, когда, настроение, разговоры и прочее. Надеюсь, понятно?

— Пошел ты, козел, — ответил Тойво. — Ко мне не подходи, а то голову оторву нечаянно.

Иван Иванович, видимо, не привыкший к такому обращению, даже сбился с шага. Лицо его исказила неприятная гримаса, с губы потекла струйка слюны, которую он не замечал.

— Что?

— Ты дурак, Иван Иванович? — спокойно поинтересовался Антикайнен. — Русский язык, по-моему, твой родной. Что корчишь из себя?

Конечно, чин у того был такой, что позволял носить с собой оружие, и желание применить это оружие у него возникло немедленно, но он этого не сделал.

Иван Иванович сощурил глаза, вытер тыльной стороной ладони подбородок и зловеще проговорил:

— Я сам приду тебя арестовывать. Я сам тебя буду допрашивать. Я сам превращу твою жизнь в пытку.

Тойво пожал плечами: ладно, сам — так сам. Дело житейское. И он пошел своей дорогой, не оглядываясь.

Антикайнен решительно не представлял, что ему нужно делать, чтобы, так сказать, работать. Первым делом, конечно, отправился в секретариат, выждал некоторое время, пока на него не обратят внимание и потом спросил по-житейски: «братцы и сестры, как дальше жить-то?»

— А вы, товарищ, наверно, скалолаз из группы Обручева? — спросила миловидная девушка, словно бы прототип «Девушки с веслом».

— Почему скалолаз? — бывают вопросы, которые предугадать невозможно.

— Ну, предплечья у вас характерные, — серьезно объяснила девушка. — И мышцы голеностопа — тоже. А бедренные и тазовые не так выражены. Словом, скалолаз.

— Кто бы мог подумать! — удивился Тойво. Вот, оказывается, какие у него были тренировки несколько лет кряду — горняцкие. — Это, конечно, забавно, но я здесь работаю, а документа у меня нет никакого.

— А, — обрадовалась девушка. — Тогда вам к паспортистке. Это за углом. Там табличка. Не заблудитесь.

Паспортисткой оказалась маленькая круглая женщина неопределенного возраста, которая, не особо вслушиваясь в объяснения очередного посетителя, предложила заполнить форму- несгибайку.

— В течении месяца паспорт будет готов, — сказала она. — Только адрес свой укажите.

— Какой адрес? — спросил Тойво, несколько обескураженный вполне человеческим решением с его паспортом.

— Ну, где вы живете?

— А где я живу? — он испугался, что не может никак вспомнить адрес гостиницы. Вероятно, этого он никогда и не знал, потому что не поинтересовался, когда выходил.

— Вы в Коминтерне работаете?

— Ну, да.