Может, буквы Э-Д-О стоило перевести в цифры? 5-14-15? Боже, какие еще бывают виды кодов? Железнодорожный код? Нет, не то. Может, это вообще не код? Слишком много вариантов. Загадка должна быть такой, чтобы с ней могли справиться дети. Как в лагере, так и за его пределами. Слишком сложную задачу решить не сможет никто.

Солги, – подумала я, смахнув прядь волос с лица. – Просто солги. Сделай это. Скажи что-нибудь! Что обычно обозначают тремя однозначными цифрами? Цена, время, географический код…

О! Неужели я права? Господи боже!

– О? – переспросил Лиам. – Что «о»?

– Точно не помню, – поправилась я, – может, даже ошибаюсь, так что не радуйтесь слишком бурно, но, по-моему, это код Вирджинии.

– Не бывает кодов из четырех цифр, – сказал Толстяк. – Пять-четыре-пятнадцать не сработает.

– Но пять-четыре-ноль сработает, – сказала я. – Люди ведь иногда заменяют ноль буквой «О»?

Лиам почесал затылок и перевел взгляд на Толстяка.

– Пять сорок? Не улавливаешь ничего знакомого?

Я повернулась к Толстяку, который неожиданно предстал передо мной в новом свете.

– Ты из Вирджинии?

Скрестив руки на груди, он смотрел в окно.

– Я из Северной Вирджинии.

Это многое объясняет.

– Пять сорок – это Западная Вирджиния, – объяснила я Лиаму. – Не знаю точно, как далеко ее границы простираются на север и юг, но думаю, лагерь где-то там. – Я показала на карту. На самом деле мое предположение не было домыслом. Когда мы с родителями жили в Салеме, у нас был код 540. – Там куча больших и маленьких городов, но есть и незаселенные места, где можно спрятаться.

– Точно? – Лиам не отрывал глаз от дороги, но в голосе появились новые нотки. – Ты выросла в тех краях?

Я опустила глаза на блокнот. Что-то сжалось в груди.

– Нет.

– Значит, в Вирджиния-Бич?

Я покачала головой.

– Ни в одном из мест, о которых ты мог бы слышать.

Толстяк цокнул языком, собираясь что-то сказать, но с водительского сиденья донеслось сдержанное покашливание. Тема себя исчерпала, и продолжать разговор не имело смысла. Чему я была только рада.

– Что ж, эта версия не хуже остальных. Хотя, честно говоря, я бы не отказался сузить зону поисков. – Он посмотрел в мою сторону. – Спасибо, Руби Вторник.

В груди разлилось приятное тепло.

– Не стоит благодарности.

А вдруг ошибка? – подумала я, но тут же отогнала эту мысль. Мой вариант был не так уж плох.

Лиам выглянул из окна. Убедившись, что переулок чист, он свернул карту и убрал ее в бардачок. Бетти проснулась с глухим рыком.

– Куда мы направляемся? – спросил Толстяк.

– В одно знакомое местечко, – пожал плечами Лиам. – Я бывал там раньше. Ехать недолго – может, пару часов. А если вдруг заплутаю, кто-нибудь из вирджинцев подменит меня на посту и поможет выбраться.

Давно я не слышала подобного обращения. Словно к человеку, у которого есть дом. Это была правда, я действительно родилась здесь, но за последние годы моим истинным домом стал Термонд. Серые стены и бетонные полы вытеснили из памяти облик родительского дома. Сначала забылись мелкие детали: запах маминых медовых бисквитов, развешенные над лестницей картинки, а потом пришел черед более крупных.

Однажды ночью, когда в боксе было не особенно шумно, я задумалась над тем, что такое дом. Место, где я родилась, или то, в котором выросла? Есть ли у меня выбор или все предначертано свыше?

Правда заключалась в том, что, глядя на отражение в окне, я не видела прежней Руби. Та девочка жила в маленьком белом домике и частенько ходила с измазанными медом пальцами и растрепанными косичками. Теперь у меня внутри была пустота, словно я вдруг забыла слова любимой песни. Прежняя Руби ушла навсегда, оставив после себя продукт Термонда – пустую оболочку, в которой поселился страх. Страх того, что таилось у меня внутри.

Мы ехали по главной дороге, минуя съезд за съездом на Харрисонбург и не обращая никакого внимания на повороты к Университету Джеймса Мэдисона. Оставалось только молиться, чтобы никто не остановил нас за нарушение правил, однако в данный момент риск сводился к нулю. Дорога была пустой. По крайней мере, насколько хватало глаз.

Я любила долину Шенандоа всем сердцем. Еще в школе родители частенько забирали меня с уроков пораньше и мы отправлялись в турпоход на весь уик-энд. Книги и видеоигры я оставляла дома – они там были не нужны. Достаточно было просто смотреть в окно и впитывать всю эту красоту.

В старых фильмах часто можно увидеть, как герой или героиня прячутся в лесу или в реке, а их в это время обстреливают враги. Солнце освещает беглецов в выгодном ракурсе, и начинает греметь музыка. Примерно так я чувствовала себя, когда мы въезжали в долину Шенандоа.

Лишь теперь, увидев окутанные голубоватым туманом горные вершины, я поняла наконец, что мы действительно в Западной Вирджинии. До дома моих родителей в Салеме оставалось всего два часа езды по прямой. Два часа.

Я не знала, как к этому относиться.

– О, – простонал Лиам, указывая на дорожный знак впереди. «81-я дорога перекрыта от Хэррисонбурга до Стаунта. Используйте объездные пути».

К девяти утра мы успели в полной мере прочувствовать ритм жизни Хэррисонбурга. Тут и там открывались двери ресторанов. Мимо проехало несколько велосипедистов с сумками и портфелями наперевес. Все их внимание было приковано к тротуару, на нас они даже не посмотрели.

Я не заметила ни одного студента УДМ.

При виде велосипедистов Толстяк тяжело вздохнул и прижался лбом к окну.

– Ты в порядке, дружище? – спросил Лиам. – Хочешь остановиться и вспомнить школьные годы?

– Какой смысл? – покачал головой Толстяк. – Университет закрыт, как и все остальные.

Я резко обернулась.

– Почему?

– В основном из-за недостатка студентов. Если ты дорос до колледжа, значит, и призыв не за горами. Не факт, конечно, но я не слышал о том, чтобы кто-нибудь смог его избежать.

– Боже, это ведь ужасно! – воскликнула я.

– Предложение остается в силе, – подмигнул другу Лиам. – Ради тебя я готов вломиться в какой-нибудь кабинет. Могу даже посидеть на ободранном стуле, глазея на белую классную доску. Я же знаю, как ты любишь запах маркеров.

– Премного благодарен, – сложив руки на коленях, ответил Толстяк, – но это ни к чему.

Мы проехали мимо вычурной оконной решетки, с которой почему-то свисало старое лоскутное одеяло. Саму решетку было почти не видно. И лишь когда мы подъехали ближе, я наконец поняла, что это такое. Сотни, может, даже тысячи листов бумаги были прикреплены или всунуты между прутьями.