Сигарету мне, — прошу я. Выхожу на улицу, делаю несколько глубоких тяг. Горе у Роберта, но меня почему-то слегка потряхивает. Я знал Лену. Мы не дружили, но она посещала с Робертом все мероприятия, я был на их свадьбе. Я даже понимал, почему взрослый, здоровый, порой жестокий мужик запал на хрупкую, милую женщину. Но он запал в нее слишком глубоко. До сумасшествия. И это страшно, особенно сейчас. Мне нужен этот человек, нельзя допустить, чтобы он ушел за супругой.

Вышвыриваю окурок в урну, снимаю пальто, отдаю парням, иду к лестнице. Есть лифт, но я хочу пройтись. Тихо здесь, стерильно, пахнет… Какая бы элитная клиника ни была, она всегда пахнет больницей. Отвратительный запах безысходности, слабости и потери контроля над собой. Если не займусь своим здоровьем, то рано или поздно тоже здесь окажусь.

Поднимаюсь. Останавливаюсь возле палаты, на меня посматривают испуганные медсестры. Глубокий вдох, вхожу. Роберт сидит возле кровати, сжимая руку Елены. Не смотрю на нее.

Все, нет ее.

Там уже не она.

Сглатываю ком в горле, когда Роберт поднимает на меня мёртвые глаза.

— Выйди! — агрессивно оскаливается на меня. — Не смотри на нее! — сжимает кулаки.

— Выйдем вместе, — совершенно спокойно прошу я, не реагируя на его агрессию. — Нет Елены уже здесь. Это всего лишь оболочка. Душа уже в другом месте, в твоём доме, с вашим сыном и с тобой. Отдай тело врачам. Елена не хотела бы всего этого…

— Да что вы можете знать о ее желаниях?! — снова агрессивный. Принимаю всю его агрессию на себя. Пусть так, если от этого станет легче.

— Я не знаю – да. Но ты-то знаешь. Она просила отпустить.

Просила – да. Роберт рассказывал. Последнее время Елена очень сильно мучилась, понимала, что скоро уйдёт, и просила Роберта сделать так, как она хочет. А она не хотела его агонии. Елена тоже слишком любила, чтобы позволить страдать после.

— Вскрыть я ее не дам! Пусть только попробуют к ней прикоснуться, и я этим скальпелем прирежу всех, на хрен!

— Я договорюсь. Ее не тронут.

Это вполне возможно, если констатировано смертельное заболевание.

Роберт снова оборачивается к супруге, поднимается, нависает над ней и целует. Отворачиваюсь, выхожу из палаты. В груди горит. Я не сентиментальный. В общем не чувствителен. Я видел ни одну смерть и вещи гораздо хуже смерти. Но именно эта ситуация что-то задевает во мне. Даже не смерть Елены, а душевное состояние Роберта. Никогда не был эмпатом, а сейчас… Тяжело.

Поднимаюсь к главврачу. Договариваюсь. Вскрытия не будет. Все сделают бережно и аккуратно.

Спускаюсь вниз. Парни указывают глазами на небольшой парк при клинике. Там беседки, сад, цветущий летом. Сейчас все занесено снегом. Дорожки расчищены. Роберт там, сидит в беседке. Раздетый, в одной водолазке. Курит, запрокинув голову. Снег идет, морозит. Запахиваю пальто, иду к Роберту.

В его руках початая бутылка вискаря. Сажусь рядом, молча забираю бутылку из его рук, отпиваю несколько глотков. Горло и желудок начинают гореть, но обжигающий алкоголь замещает жжение в грудной клетке. Беру сигареты, тоже прикуриваю. Молчим. Я могу сказать сотни шаблонных фраз в утешение, но они сейчас все лишние.

Минут двадцать мы так и сидим молча, глотая вискарь по очереди, закусывая никотином.

— Организацию похорон я возьму на себя, все будет достойно, — хриплю я.

— Нет! — агрессивно отрезает он. Поворачиваю голову, пытаясь понять, что сказал не так. — Вы ни к чему не прикоснетесь! Ни к чему. Я все сделаю сам! Даже, бл*ть, не смей трогать ее!

Меня тоже взрывает. Я не хочу трогать его супругу! Я пытаюсь поучаствовать, как могу. Сжимаю челюсть!

— Я все понимаю. Но, сука, такая жизнь. У тебя сын, ради него ты должен…

— Ни х*я я никому ничего не должен! Что ты можешь вообще знать о жизни! Тебе не понять меня ни на грамм! У тебя все бабы фоном, как нужда, вроде естественной потребности. Мясо. Еда. Есть ты хочешь всегда, но никогда не расстроишься, если твой стейк выкинут на помойку, ты купишь себе новый! Жена тоже номинальная! — высказывает мне, хотя я не просил оценок моей личной жизни.

Молча слушаю, продолжая курить. Не терплю истерик от мужиков. Но Роберту сейчас так надо. Он вступил в стадию гнева. Пусть сегодня выплеснет его на меня. Если так я могу помочь.

— Нет, ты, конечно, красавчик, что взял на себя ответственность. Альфию все устраивает. А тебя? Тебя, бля, устраивает?

Киваю. Меня устраивает моя жизненная конструкция. Я так живу. Все на своих местах.

— Вот поэтому тебе никогда не понять. Тебе больше сорока, но главной женщины в твоей жизни ни случилось. А в моей она есть.

Ее уже нет, но в его голове она есть. Это, сука, страшно.

— И тебе никогда меня не понять. Всегда думал, что сердце – всего лишь мотор по перекачиванию крови, а нет, ни хрена! Сегодня оно остановилось. А я почему-то жив…

Плохие ассоциации. Нездоровые. Надо приставить к Роберту ребят, чтобы, не дай бог, намеренно не оставил свое сердце.

Любовь…

Смотря на Роберта, начинаю верить, что она все же существует. Но, сука, такая страшная. На х*й такая зависимость?

— Сын, говоришь… — качает головой. — Как я сейчас объясню трёхлетнему ребёнку, что его матери больше нет?! Как?! — рычит. — Да и не могу я сейчас вообще его видеть! Не могу! — воет, сжимая голову руками.

Закрываю глаза. Что-то натягивается внутри, вот-вот разорвется. Но не рвется, так и тянет, болезненно пульсируя.

— В общем, спасибо за помощь Рустам, но я все сделаю для Елены сам. Ищи нового начальника охраны. Я самоустраняюсь, — выхватывает у меня бутылку, идёт на стоянку к своей машине.

Поднимаюсь, оглядываюсь, парни с охраны рядом, наблюдают. Иду к ним.

— Глаз с него не спускать. Не вмешиваться, но контролировать. Все докладывать мне! — отдаю четкий приказ, сажусь