— Вот только закуску я не прихватил, — посетовал журналист.

— Это по моей части, — ответил Жданов и первым поднялся с кресла, приглашая гостя на кухню.

Спустя десять минут они уже сидели за кухонным столом, который хозяин квартиры сервировал пусть скромно, но со вкусом: нарезал в тарелки «Докторскую» колбасу, хлеб, достал два плавленых сырка «Дружба» и выставил, уже почти опустошенную до половины, банку болгарских малосольных огурцов. Опрокинув в себя по стопке, собеседники продолжили разговор, сразу перейдя на «ты».

— Александров в ЦСКА часто удаляется на скамейку штрафников. А в юности он был таким же? — включая диктофон, спросил Красовский.

— Не поверишь, но самым злостным нарушителем в нашей команде был тогда не он, а я, — дожевывая огурец, ответил Жданов. — Меня однажды на десять минут посадили за грубость. А в другом матче и вовсе выгнали с поля — я судья матом послал. Так что Борис супротив меня тогда был мальчиком-одуванчиком.

Видя, что его собеседник все еще не настроен вспоминать негатив из жизни Александрова, журналист налил ему в стопку новую порцию водки. При этом себе он плеснул жидкости буквально на донышко. Они снова выпили и Красовский задал новый вопрос:

— А с тренером у вашего мальчика-одуванчика конфликты случались?

— Юрий Павлович мужик правильный, поэтому с ним конфликтовать ни у кого язык не поднимался. Его все ребята уважали.

— Что-то больно розовым получается у тебя Александров — настоящий херувим, — теряя терпение, выпалил Красовский. — Он что, даже не дрался ни с кем?

— Почему не дрался? Он же до хоккея в боксерскую секцию ходил, поэтому приложить мог любого.

— Так расскажи! — попросил Красовский, хотя его собственная челюсть до сих пор помнила кулак Александрова.

— И расскажу, — опрокидывая в себя очередную стопку водки, ответил Жданов. — Мы в кино как-то с ним пошли, а там местная шпана на нас налетела: дескать, давай мелочь. И все пацаны рослые, старше нас. Так Борька одному как засветит в лобешник, что тот ножками так, брык — и завалился. Другому хрясь — и тот в нокауте. Остальные сами разбежались.

— Значит, он драться-то любил?

— Почему сразу любил? Ситуация так сложилась, вот и пришлось кулаками помахать. А просто так он их почти не распускал.

— Почти? Значит, были какие-то случаи? — и Красовский снова подлил в опустевшую стопку собеседника новую порцию водки.

— Слушай, ну на фиг тебе про эти драки слушать? Давай я тебе расскажу, как мы голубей гоняли, как за девчонками ухаживали.

К этому моменту почти вся бутылка была уже осушена, а нужной информацией Красовский так и не обзавелся. Поэтому он решил идти напролом. Вылив остатки водки в стопку собеседника, журналист сказал:

— Послушай, Коль, может, ты боишься? Так ты не бойся — если хочешь, я твою фамилию в своей статье даже упоминать не буду. У нас же с тобой конфиденциальный, дружеский разговор. Или тебе одной бутылки мало? Ты скажи, я готов понести более серьезные траты. Червонец тебя устроит?

— Какой червонец? — блуждающий взгляд Жданова на какой-то миг остановился.

— Вот этот, — и Красовский положил на стол десятирублевую купюру. — Он твой, если ты расскажешь мне о каких-нибудь конфликтах с участием Александрова. Я имею в виду конфликты в команде, в которой вы вместе играли.

— Получается, ты купить меня хочешь? — поднимая глаза на своего собеседника, спросил Николай. — Теперь я все понял.

— Что именно?

— Понял, кто нашего Борьку до жизни такой довел. Это вы, московские, его с панталыку сбили. И ты к нам приехал, чтобы моего друга лишний раз в дерьме вымазать. Думаешь, если у Кольки Жданова жизнь не задалась и он ханку жрет, значит, можно его с потрохами купить? Ошибаешься. А ну, выметайся отсюда, гнида!

Хозяин квартиры вскочил со своего места и, схватив со стола пустую бутылку, замахнулся ею на гостя. Напуганный таким поворотом событий, Красовский отпрянул в сторону, зажимая в руке диктофон. Поскольку дверь в коридор находилась у него за спиной, он стремглав бросился в дверной проем и уже спустя минуту, в наскоро накинутом пальто и с дипломатом в руке, выбежал из подъезда на заснеженную улицу. Но он успел сделать всего лишь несколько шагов, как сзади услышал чей-то окрик. Журналист обернулся, и увидел в окне третьего этажа своего недавнего собеседника:

— Москвич, «башли» свои вонючие возьми! — крикнул бывший хоккеист и выбросил из раскрытого настежь окна червонец, забытый гостем на столе.

Бумажка быстро преодолела расстояние до земли и опустилась в сугроб. Там ее Красовский и подобрал.

Пока он шел по февральскому морозцу до дома Натальи Еремеевой, бывшей школьной подружки Александрова, весь хмель, который у него был, успел выветриться. И нервная дрожь, которая била его после бегства из квартиры Жданова, тоже прошла. Поэтому, поднимаясь теперь на нужный этаж, Красовский держался уверенно и даже успел набросать в голове план того, как он будет беседовать с женщиной. Но все его расчеты оказались напрасными.

На его звонок дверь открыла сама хозяйка. Но говорила она с ним через узкую щелочку, поскольку предпочла не снимать с двери цепочку.

— Я Егор Красовский, журналист из Москвы, — представился гость. — По поводу моего визита вам звонил сегодня Илья Кустарев.

— Он звонил сегодня днем, — ответила женщина. — А пять минут назад мне позвонил Коля Жданов и посоветовал гнать вас взашей. Вы приехали пакостить Борису, поэтому я не хочу с вами иметь дело. Езжайте в свою Москву, а нас оставьте в покое.

— Постойте, вас ввели в заблуждение, — попытался вразумить женщину Красовский. — Жданов вас обманул, он же пьяница.

— Пусть он пьяница, но не подлец, — голос женщины звучал твердо, гулом отдаваясь на лестничной площадке. — А вот вы человек недостойный, чтобы с вами общаться. А будете меня беспокоить, я мужа позову.

И женщина так резко захлопнула дверь перед носом Красовского, что тот невольно отпрянул назад. Его миссия провалилась. Во всяком случае, сегодня.

18 февраля 1977 года, пятница, Москва, ГЦКЗ «Россия»

К концертному залу Логунов в сопровождении Кондрашиной, Некрасова, Игнатова и его коллеги по МУРу Андрея Яценко пришли за час до начала представления. Площадь перед входом в зал уже была наводнена поклонниками испанского певца, который в Советском Союзе был популярен с конца 60-х. И хотя его славу нельзя было сравнить со славой Рафаэля, однако каждый приезд Мичела в Москву вызывал немалый ажиотаж со стороны его поклонниц и попасть на его концерт мог далеко не каждый. Вот и в этот раз билеты в кассах были уже давно проданы и толпа страждущих, не сумевших обзавестись вожделенным пропуском, сновала по площади, задавая подходящим к «России» людям один и тот же вопрос: «У вас нет лишнего билетика?».

Видя, что творится у касс, Кондрашина обратилась к Игнатову: