— Неужели он не понимает, что это означает? — вопрошал он отца за скудным обедом из сыра с оливками. Они решили в тот день понапрасну не рисковать и не ходить за хлебом. Эмилио есть не захотел и остался у себя в комнате.

— Разумеется, не понимает, — презрительно усмехнулся Игнасио. — Он, как обычно, витает в облаках, живет в своем собственном выдуманном мире.

Все в семье, за исключением Игнасио, смотрели сквозь пальцы на то, что Эмилио был гомосексуалистом, поэтому никто не отреагировал на его выпад. Лишь однажды, несколько месяцев назад, Конча с Пабло поделились друг с другом своими опасениями. Даже во времена становления Республики при более либеральном климате отношение к гомосексуалистам в Гранаде не изменилось.

— Будем надеяться, что он перерастет, — сказал Пабло.

Конча кивнула. Он воспринял это как знак согласия и больше эту тему не поднимал.

Как и все сторонники Республики в городе, они утратили интерес к еде, но не к новостям. По радио они услышали, что захвачен аэродром в Армилье и что большой завод взрывчатых веществ, стоящий на дороге в Мурсию, теперь находится в руках националистов. Оба объекта имели огромное стратегическое значение, и те, кто желал вернуться к нормальной жизни в городе, уступили новому режиму.

Когда стемнело, Мерседес открыла в комнате окно и выглянула на улицу подышать свежим воздухом. Перед ее глазами в небо взметнулись стрижи, летучие мыши носились туда-сюда. Она не забыла события прошлой ночи — звуки выстрелов, арест соседей, — но ее мысли были где-то далеко.

— Хавьер, Хавьер, Хавьер, — шептала она в ночи. На желтый свет фонаря под ее окном, мигающий на теплом ветру, тут же прилетел мотылек. Мерседес истосковалась по танцам, они думала лишь о том, когда снова увидит своего гитариста. «Ах, если бы объявили конец чрезвычайному положению, мы бы могли быть вместе», — подумала она.

Мерседес услышала едва различимые звуки гитары Эмилио, которые проникали сквозь черепичную крышу и растворялись в сумерках. Она, влекомая звуками музыки, впервые за долгое время взобралась на чердак. Лишь сейчас ей пришло в голову, что брат почувствовал себя брошенным и ненужным, когда она начала танцевать с Хавьером. Мерседес уже не была уверена, что он обрадуется ее вторжению.

Когда она вошла в комнату, он продолжал молча играть на гитаре, как и раньше, когда она еще маленькой девочкой впервые нарушила его уединение. Шли часы. Светало. Мерседес проснулась и обнаружила, что лежит на кровати Эмилио. Брат спал в кресле, его руки обнимали гитару.

На следующий день Конча открыла кафе. После целого дня, проведенного взаперти, она вздохнула с облегчением, открывая двери, чтобы вышел затхлый воздух.

Казалось, нет никаких особых причин не открывать кафе. Бар стал местом горячих споров о том, что ожидает Гранаду. Ходили слухи о людях, которых жестоко избивали, заставляя предавать друзей и соседей, и каждый стал свидетелем ареста. Арестовывали за любую реальную или мнимую провинность. Чего действительно не хватало — это достоверной информации, ощущался дефицит сведений о том, что происходит по стране в целом. К неуверенности примешивался страх.

В Гранаде остался один район, где продолжали оказывать решительный отпор войскам Франко, — Альбайсин. У семьи Рамирес, кафе которых было расположено на краю этого старого квартала, теперь были веские причины бояться за свой собственный дом и средства к существованию. Теоретически этот квартал мог бы защитить себя сам. Он располагался на крутом холме и был обнесен рвом в виде реки Дарро, которая протекала у его нижней границы.

Были возведены баррикады, чтобы заблокировать все выходы из Альбайсина. Учитывая его выгодное месторасположение, жители квартала имели большие преимущества по сравнению с войсками при защите своей «крепости». В течение нескольких дней велись ожесточенные бои, Рамирес видели, как многих из ополчения и штурмовых бригад уносят ранеными.

Радио Гранады неустанно передавало предостережение: всякий, оказывающий сопротивление ополчению, будет расстрелян, — но квартал не сдавался. Не было ни малейших сомнений, что в своей решимости удержать Альбайсин его жители пойдут до конца.

У них было бы больше шансов, если бы военные не оккупировали Альгамбру, которая возвышалась прямо над Альбайсином. Однажды днем Конча из окна спальни увидела, как квартал обстреляли сверху из миномета. Пули градом посыпались на Альбайсин, круша крыши и стены. Пыль быстро улеглась, когда солдаты-мятежники прекратили это обширное разрушение. Через секунду раздался гул аэроплана, и началась бомбардировка. Люди в Альбайсине стали отличными мишенями.

Сопротивление продолжалось несколько часов, но потом Конча увидела целые вереницы людей, которые появились в облаках еще не успевшей осесть пыли. Женщины, дети и старики, несшие тюки с одеждой и горсткой скарба, который удалось спасти из разрушенных домов, начали спускаться по холму. Трудно было что-то расслышать из-за пулеметной стрельбы, которая велась по крышам домов, и грохота артиллерийских снарядов, но, тем не менее, часто в секунды тишины слышался детский плач и негромкие стоны женщин, пробирающихся через баррикады.

Последние несколько мужчин, у которых кончились патроны, поняли, что игра проиграна, забрались на крыши домов и стали размахивать белыми простынями в знак того, что сдаются. Они храбро сражались, но понимали, что у фашистов достаточно оружия, чтобы сровнять с землей каждый дом в квартале.

Больше всего повезло тем, кто успел сбежать к республиканцам, но многие были арестованы.

В тот день Антонио пришел бледный, встревоженный, его волосы были в пыли, которая, казалось, висела в неподвижном воздухе.

— Они только что их расстреляли, — сказал он родителям. — Всех жителей Альбайсина, которых удалось арестовать. Просто хладнокровно расстреляли.

Для всех в семье осознание собственного бессилия явилось ужасным открытием.

— Они не знают пощады, — почти беззвучно прошептала Конча.

— Думаю, все обстоит намного хуже, скоро они это докажут, — согласился с ней муж.

Хотя изначально город захватили с впечатляющей хитростью, без капли крови, но в последующие дни поднялась волна насилия. Ночью беспрестанно стреляли, пулемет не умолкал ни днем, ни ночью.

Пять дней спустя после захвата гарнизона и прекращения бомбардировки Альбайсина страсти поутихли. Сейчас рабочие начали забастовку, которая оказалась единственным действенным методом заявить свой протест против происходящих событий. С доступным хлебом и молоком никто не умирал от голода, и в «Бочке» было относительно спокойно. Все Рамирес, за исключением Игнасио, который появлялся и исчезал с улыбкой на лице, старались не отходить далеко от кафе.

Муж Эльвиры Дельгадо находился в Севилье, когда войска заняли Гранаду, а его крайне правые взгляды удерживали его от путешествия по прилегающим территориям, которые до сих пор находились под контролем Республики. Из-за этого обстоятельства Игнасио еще больше радовался военному перевороту. Он купил номер «Эль Идеаль», сейчас лежавший на столике в баре, где пелись дифирамбы «прославленному генералу Франко», — политические пристрастия газеты сомнений не вызывали. Поздним утром Эмилио спустился вниз и увидел эту газету; ее заносчивые заголовки оскорбляли каждого, кто поддерживал Республику.