Например, он носил рубашку, застегнутую до шеи. Однажды я предложил ему расстегнуть одну пуговицу. Он посмотрел на меня как на сумасшедшего и спросил, что я имею в виду. Я ответил, что просто не всегда нужно застегивать верхнюю пуговицу.

— Но ведь здесь есть пуговица, — сказал он, не понимая, в чем дело.

Я взял ножницы и срезал эту пуговицу. Джейн была недовольна, позвонила мне и спросила, с каких это пор ножницы стали нормальным терапевтическим вмешательством. Но поскольку состояние Коннора продолжало улучшаться, Джейн успокоилась. Коннор даже подружился с одним мальчиком, участвовавшим в нашей лечебной программе, это был подросток, который также пережил заброшенность, и уровень эмоционального развития у него был примерно такой же, как у Коннора. Они вместе ходили на занятия в музыкальный класс. Когда этот приятель Коннора стал переживать, что не попадает в ритм, Коннор рассказал ему, что с ним было то же самое, и помог мальчику справиться с проблемой. Больше всего их связывала игра в карточки «Покемон». В то время она была очень популярна у школьников младшего возраста, а уровень эмоционального развития у этих мальчиков был именно таков, хотя они уже были старшеклассниками. Они пытались разделить свое увлечение со сверстниками, но другие подростки только смеялись над ними.

В результате увлечения «Покемонами» у Коннора был еще один — случайный и последний — эпизод неконтролируемого поведения. Он защищал своего друга от подростков, которые дразнили его из-за этих карт и пытались разорвать их. Джейн, конечно, запаниковала, услышав об этом. Она считала, что мне не следует поощрять мальчиков в их покемоновских играх, потому что боялась подобных инцидентов. Я поговорил с мальчиками о том, где им лучше играть, но я был уверен, что необходимо дать цвести этой дружбе, потому что она давала ребятам возможность развивать свои социальные навыки. Я не думал, что они могут пройти путь от дошкольного уровня социализации без опыта, присущего начальной школе в качестве переходного этапа, какими бы неуклюжими не были эти промежуточные шаги.

Мы объяснили ситуацию в школе, и Коннор со своим другом продолжали наслаждаться своими играми, но более осторожно.

Коннор перешел в старшие классы, потом в колледж без дальнейших потрясений. Он продолжал последовательно развиваться с очень небольшой помощью нашей клинической команды, мы виделись с ним, когда в школе не было занятий. Он продолжал социально созревать. Я понял, что лечение было успешным, когда Коннор — теперь уже компьютерщик-программист — прислал мне электронное письмо, озаглавленное «Следующий урок: девушки!».

В социальном отношении Коннор все еще довольно неловок и может казаться странным. Однако, хотя он пережил почти такой же детский опыт примерно в тот же период развития, что и Леон, он никогда не проявлял злобного социопатического поведения, как другие подростки. Он становился жертвой хулиганских выходок, но никогда не хулиганил сам; он был аутсайдером, но в нем не было ненависти. Его поведение было странным, и его приступы раздражения могли показаться угрожающими, но он никогда не нападал на детей, не воровал и не получал удовольствия, причиняя боль другим людям. Причиной приступов его гнева были его собственные расстроенные чувства и тревога, а не желание кому-то отомстить или садистское желание заставить других людей чувствовать себя так же плохо, как он.

Что послужило причиной такого различия? Возможно, дело было в лечении — нашем или других врачей, до нас? Было ли важным, что его семья обратилась за медицинской помощью, когда мальчик был еще маленьким? Имело ли значение, что у нас была возможность вмешаться достаточно рано, в его школьные годы? Возможно. Но какая из перечисленных причин удержала Коннора от того, чтобы он стал социопатом, подобным Леону (если дело было вообще в них)? Узнать это, конечно, невозможно. Однако наш опыт работы с детьми, подобным этим двум очень разным мальчикам, пережившим жестокую раннюю заброшенность, позволил выделить некоторое количество факторов, ясно показывающих, по какой дороге они пойдут, и в каждом новом случае мы стараемся обратить внимание на возможно большее число таких факторов.

Конечно, есть множество генетически обусловленных факторов. Темперамент, на который влияют наследственность и условия внутриутробного развития (сердечный ритм матери, питание, уровень гормонов и наркотики) — это одно. Как уже отмечалось, дети, у которых системы реакции на стресс от рождения лучше отрегулированы, изначально являются более легкими детьми, поэтому их родители не так сильно устают с ними, обращаются с ними ласково и не оставляют надолго одних.

Интеллект представляет собой другой очень важный фактор, который часто недооценивают. Высокий интеллект — это базово более быстрые информационные процессы: умному человеку требуется меньше повторений сходного опыта для создания ассоциаций. Данное свойство интеллекта в большой степени представляется генетически детерминированным. Если умные дети способны научаться с меньшим количеством повторений, это означает, что они могут, в сущности, обходиться меньшим. Гипотетически, например, если обычному ребенку требуется, чтобы его мама 800 раз пришла и накормила его, когда он голоден, прежде чем он усвоит, что мама обязательно придет и поможет удовлетворить его нужды, более умному ребенку хватит всего 400 повторений, чтобы создать эту связь.

Это не означает, что умным детям требуется меньше любви, просто возможно, что дети с более высоким интеллектом лучше справляются с лишениями. Поскольку таким детям требуется меньше повторений ситуации, чтобы выстроить ассоциацию, они быстрее начинают связывать людей с любовью и удовольствием, даже если получают минимум стимуляции для закрепления этой связи. Данное качество также способно иногда помочь им получить недостающее внимание и любовь вне своей семьи, бывает, что доброе отношение, казалось бы, посторонних людей, может оказаться спасательным кругом для детей, не получающих от родителей необходимой стимуляции.

Высокий природный интеллект может также защитить ребенка от развития агрессивности и социопатии, какие мы видели у Леона. Во-первых, хорошие умственные данные делают детей более креативными, когда им приходится принимать решения, помогают делать правильный выбор и уменьшают возможность плохого выбора. Это качество помогает им также избежать пораженческой позиции, не застревать на мысли «я больше ничего не могу сделать». Способность видеть альтернативные сценарии событий также помогает лучше контролировать свои импульсы. Если вы способны думать о лучшем будущем, вы с большей вероятностью будете планировать его. И, умея мысленно переноситься в свое будущее, вы можете также улучшить свою способность к эмпатии, ведь, планируя будущее, вы способны предвидеть и последствия ваших поступков, то есть в каком-то смысле вы сочувствуете своему будущему «я». Вообразить самого себя в других обстоятельствах — это не так уж далеко от способности представить себе точку зрения другого человека, другими словами, сопереживания. В то же время одних умственных способностей недостаточно, чтобы ребенок не сошел с правильного пути. Леон, например, согласно тестам, был достаточно развит в некоторых областях. Но только это, кажется, не помогает.

Другой важный фактор — это время, когда имела место травмирующая ситуация: чем раньше она началась, тем труднее ее лечить, и тем больше вред, который она может принести. В жизни Джастина был почти год нежной заботы со стороны любящей бабушки, пока он не оказался в собачьей клетке. Эта любовь и забота заложили в его мозгу фундамент очень многих важных функций — включая эмпатию, — что, как мне кажется, очень помогло его последующему выздоровлению.