мнения. Она считала, что следует сохранять оклады. А если их нет, то, что находилось под ними, только покрывать лаком и оставлять в нетронутом виде. Мы стали возбужденно спорить, и в спор неожиданно втянули в качестве слушателей всю нашу группу. Но я не хотел придавать этому разногласию глобального масштаба и не стал дальше настаивать на своем видении.

Вспоминается другой случай, произошедший раньше тоже в Италии, когда непреклонная воля Ирины Александровны показала себя. В Риме у нас случился трудный туристический день: на автобусе мы отправились в достаточно интересную загородную поездку и изрядно устали в конце путешествия. Мы вышли из автобуса, не доехав до гостиницы несколько сот метров из-за загруженности улиц. Ирина Александровна, Белла Ахмадулина, Андрей Битов и я оказались на верху испанской лестницы. Буквально в нескольких метрах от нас располагалось прелестное итальянское кафе с широким выбором угощений. Я настойчиво сказал, что лучшего быть не может, и предложил немедленно присесть в этом кафе — отдохнуть после трудного дня. На что Ирина Александровна строго ответила: «Борис, ну как же так, я ведь в эту поездку не видела фрески в Санта-Марии дель Пополо!» — и с непреклонным видом направилась вниз по огромной лестнице. И каблучки ее туфелек застучали по ступеням, болью отзываясь в наших сердцах. Это мне показалось невиданным героизмом, проявленным из лучших побуждений художественной честности и принципиальности во всем, что было для Ирины Александровны святым в искусстве.

О петербургских художниках и картинах

Валерий Доррер

В 1959 году я начал, наконец, работать в театрах, куда меня неодолимо влекло после окончания института. Я уже был хорошо знаком с актером «Современника» Игорем Квашой, он видел мои работы и всячески рекомендовал меня как художника главному режиссеру театра Олегу Ефремову.

В «Современнике» я сделал первый в своей жизни спектакль «Третье желание» В. Блажека в постановке Жени Евстигнеева. Это сотрудничество включало новые дружеские контакты и с другими людьми театра — актерами, режиссерами и художниками. Так я познакомился с Валерием Доррером.

Когда, прежде чем начать работать, я смотрел текущий репертуар «Современника», то ощущал явное небрежение руководства театра к эстетике оформления спектаклей. Она просто отсутствовала! Единственным художником, значимым для меня, был Доррер. Только в его работе угадывалось современное толкование сценографических вопросов.

Валя Доррер держался очень просто, легко шел на предлагаемую дружбу. В нем не было никакого зазнайства, хотя к этому времени он уже был широко известен. Довольно высокого роста, с милым симпатичным лицом, каким-то детским взглядом и длинными густыми ресницами, он сразу привлекал внимание. Кроме того, Валя слегка прихрамывал (хромота была последствием полиомиелита, перенесенного в блокаду), и к этому физическому недостатку люди, конечно, относились с сочувствием.

Доррер был очень талантлив во всем, что делал. Мое общение с ним пришлось на расцвет его славы. В «Современнике», безумно популярном тогда, с большим успехом шли оформленные им спектакли, такие как «Голый король» Е. Шварца, «Четвертый» К. Симонова. Зрители буквально ломились на эти постановки. Известности Вали Доррера сопутствовали новости о выставках его работ, которые он иногда устраивал и в Ленинграде, и в Москве.

Спектакли в «Современнике» делались у меня на глазах. И мы вместе проживали успех или трудности, сопровождавшие их рождение. Причудливая театральная жизнь с ее взлетами и падениями выработала в Валере необходимость искать поддержку у рюмки водки, к которой он порой прибегал, и тогда становился особенно мил и приветлив. И необычайно влюбчив, что оказывалось причиной многочисленных семейных скандалов (Валя был женат на Вике, актрисе одного из театров, отличающейся суровым нравом).

В то время мы общались очень часто. Он бывал у меня в гостях на улице Немировича-Данченко. Это было удобно для Вали, так как моя квартира находилась ровно на полпути от гостиницы «Националь», где театр бронировал ему номер (поскольку Валя был из Ленинграда), до «Современника», располагавшегося тогда на площади Маяковского. Наши мастерские еще не были построены, и зачастую Валя утром звонил мне домой из «Националя» и приглашал присоединиться к нему за завтраком в ресторане гостиницы. Естественным было для нас тогда, что эти завтраки включали рюмку коньяка. Я воспринимал их как дружественные посиделки, в чем-то для меня даже и лестные. К сожалению, у Вали этот процесс выпивания все убыстрялся. Я, конечно, пытался его остановить, но это не всегда удавалось. И он шел в «Современник» или в Большой театр (в зависимости от того, кто его приглашал на работу) уже в повышенном «тонусе». Но в то время это воспринималось как знак широты артистической натуры и прощалось людьми.

Между тем руководство «Современника» и Олег Ефремов планировали гастроли успешного театра в Ленинграде и предложили мне поехать вместе с ними, чтобы там не терять времени и прямо во время гастролей готовить следующий спектакль в моем оформлении — «Старшая сестра» Саши Володина. Так мы с Валей поехали в Ленинград уже друзьями.

Тогда были редкостью художественные мастерские, и посещение Валиной мастерской стало для меня событием. Она располагалась на площади Искусств в блоке домов с левой стороны площади, там же, где Малый оперный театр (ныне Михайловский театр), музей-квартира Исаака Бродского и дом, где находилась квартира Карамзина.

Попасть в мастерскую Вали можно было через левый подъезд дома — бывший вход в кабаре «Бродячая собака», куда в период его расцвета наведывались практически все поэты Серебряного века. Надо было подняться пешком на шестой этаж и войти в коммунальную квартиру, где Вале принадлежала большая комната и по стене вилась лестница на антресоль. Через нее сам хозяин или гости попадали в светлую мастерскую, и уже оттуда можно было выбраться на более чем живописную крышу, всю уставленную трубами от каминов. За ними виднелись другие крыши, и в просветах проглядывали далекие районы города. Вид с крыши, с ее перепадами уровней и старинными трубами, был потрясающий, и я стоял как завороженный и не мог оторваться от него. Ощущение старого города, прославленного именами населявших его людей, само расположение мастерской над «Бродячей собакой» делало это пространство центром Ленинграда. И я не мог заставить себя уйти оттуда.

Валя зазывал меня в мастерскую, соблазняя различными кулинарными утехами, говорил, что сейчас он приготовит бифштекс каким-то одному ему ведомым способом. И действительно, повел меня на коммунальную кухню и стал жарить два куска мяса на специальной ребристой сковороде, похваляясь тем, что такой сковороды ни у кого нет и он купил ее по случаю в комиссионном магазине. Валя жарил мясо по своему