ничего нового. Жили традицией — не только итальянского Ренессанса, но и петербургской. Ведь где нам было видеть настоящую архитектуру? Конечно, в Петербурге. Растрелли, Трезини, с его шпилем собора Петра и Павла в Петропавловской крепости, Воронихин, Кваренги, Тома де Томон, петровская архитектура начала XVIII века, да и все архитекторы той эпохи производили сильнейшее впечатление. Та первая архитектура особенно поражала, потому что она была «сделана» больше из камня, тогда как потом уже штукатурка держала замыслы великих творцов.

Когда я начал рисовать, это превратилось в жизненную страсть. Первые маленькие картинки датируются 1955 годом, когда я еще совсем ничего не умел, но пытался сделать в акварели пейзажи Петербурга — он владел моим воображением. А потом уже это сменилось осознанным чувством.

Завороженный красотой города, я длил свои впечатления уже в московской жизни, продолжал, находясь в Москве, в мыслях существовать в северной столице. Это становилось навязчивой идеей. Образ города на Неве влиял на меня и в Москве. И я сначала подсознательно примеривался к тому, что необходимо перенести туда часть своих заказов, чтобы чаще бывать в нем (например, работу в петербургских театрах). И произошло удивительное совпадение, когда эта идея получила практическое воплощение.

В 1962 году известный балетмейстер Леонид Вениаминович Якобсон предложил мне стать участником художественной группы, которой он хотел поручить работу над балетным спектаклем «Клоп» по Маяковскому на музыку Олега Каравайчука. Это его предложение мне подтвердил Андрей Дмитриевич Гончаров — он должен был «укрепить» группу художников, включавшую меня, моего лучшего друга Лёву Збарского и известную художницу того времени Тату (Татьяну Ильиничну) Сельвинскую. Такой план был предложен самим Якобсоном, потому что его проект предполагал очень много работы по спектаклю. Мы с жаром взялись за дело и приложили немало сил. В итоге перед окончанием работ мы с Андреем Дмитриевичем поехали в Питер и там не меньше двух месяцев жили в гостинице «Астория». Каждый день мы шли в Мариинский театр на работу по дороге, которая пролегала для нас по Большой Морской улице мимо дома В. В. Набокова, то есть в непосредственной близости от моих любимых мест вокруг дома Пушкина. Мы шли и обсуждали разворачивающуюся панораму города. Андрей Дмитриевич в то время знал о городе больше меня и с явным удовольствием делился со мной своими познаниями.

Должен заметить, что в то время люди часто боялись друг друга, памятуя о страшных годах сталинского террора и системе доносительства, которая подавляла всякую живую мысль. Тем не менее мы с Андреем Дмитриевичем прониклись взаимным доверием и свободно говорили обо всем, что нас интересовало, и в частности о трагических судьбах людей, живших когда-то в особняках у нас на пути. А вечерами я продолжал рисовать город, все более совершенствуя свой глаз и свою технику, и показывал рисунки Андрею Дмитриевичу. Так возник цикл рисунков одного периода, и моя идея, вдохновленная городом, торжествовала.

В 1967 году мы с Лёвой Збарским специально поехали рисовать Петербург, и там к нам часто присоединялся Толя Найман, всегда находя нас на улицах города. Об этом я ранее уже подробно писал. А позднее, в 1968 году, Найман привел ко мне в номер Бродского и познакомил меня с ним, и я помню, что праздновал свое тридцатипятилетие в компании с Иосифом Бродским в «Астории».

Совместное рисование с Лёвой в этой поездке уже было профессионально. Профессиональный подход. На больших листах бумаги мы делали черновики, намечали ракурсы, положения. Делали рисунки, основанные на архитектурном мышлении, на понимании перспективы увиденных ракурсов, иногда нарочито искажая эту перспективу, стремились к разворачиванию рисунков на плоскости. Самоотверженная работа, оставшаяся в графических листах. Потом мы еще пару лет дорабатывали эти рисунки.

Эдуард Кочергин

С течением лет мое восприятие Санкт-Петербурга не изменилось, и, в конце концов, я договорился об устройстве моей театральной выставки во Дворце искусств. Эта выставка состоялась в 1989 году, уже после эпопеи с «Метрополем». Она представляла театральные эскизы и была целиком посвящена театру. Тогда никто бы и не разрешил никакой другой темы.

Во время развески картин на стены Дворца искусств произошло мое знакомство с Эдуардом Кочергиным. Он сам стремительно пришел ко мне на помощь, едва услышав о предполагаемом открытии выставки. Этот поступок позволил мне разглядеть многое в характере Эдика. Здесь были и открытость, и желание помочь человеку, оказавшемуся в чужом для него месте, и «цеховая» солидарность мастерового, знающего цену профессиональному труду и предлагающего свою дружбу собрату по творчеству в трудную минуту. За все я был благодарен Эдику! До этого я имел контакты только с театроведом, секретарем театральной секции ЛОСХа Любой Овэс, и дружеское участие Эдуарда резко усилило мое стремление освоить большое пространство петербургского СТД. Монтаж выставки пошел ускоренными темпами. Кочергин проявил редкий такт в развеске, не переставая удивляться легкости, с которой я делал эскизы постановок с их сложным декоративным «звучанием» на холстах.

С тех пор мое несколько умозрительное уважение к работам мастера сменилось дружеским чувством восхищения и любви к этому человеку, так замечательно поделившему свою жизнь между театром и писательским ремеслом. Эдуард Кочергин с большой теплотой произнес на открытии выставки вступительное слово и тем самым задал высокий уровень общения.

Среди пришедших на вернисаж петербуржцев я помню также балетмейстера Константина Михайловича Сергеева, с которым мы ставили балет «Левша» на музыку Александрова в Мариинском театре, художников Андрея Андреевича Мыльникова, Алексея Соколова, Петра Тимофеевича Фомина, искусствоведов Лену Федосову и Наташу Козыреву, поэтессу Таню Калинину, моего друга — доктора Александра Левина…

Тогда мы были молоды, смело смотрели в будущее и не слишком задумывались о дальнейших встречах. И все-таки мы снова встретились с Эдуардом Кочергиным в Москве во второй половине девяностых годов, в мою бытность главным художником МХТ имени А. П. Чехова. Кочергин был приглашен режиссером Вячеславом Долгачёвым для работы над спектаклем «И свет во тьме светит» по пьесе Л. Н. Толстого. Я сделал все возможное для удобства Эдика во время его работы в театре и познакомил с творческой группой отдела главного художника. Быть может, непринужденная товарищеская и творческая атмосфера, царившая там, и стала поводом для того, чтобы Эдик стал звать меня «театральным дядькой». Еще, наверное, потому, что в тот момент я как бы объединял своей энергией целую группу людей, работавших в театре, и приглашенных художников.

Описывая историю дружбы с Эдуардом Кочергиным, я бы мог рассказать о наших многократных пересечениях на различных выставках, в том числе на открытии оформленной мною экспозиции к столетию революции в 2017 году в петербургском Манеже, и