Вас наверняка удивил мой неожиданный отъезд в сентябре 1765. Чувствуя в себе призвание к тяжкому, но плодотворному апостольскому труду, я исключил из своей жизни и семью, и друзей, среди которых вы по-прежнему пребываете в первом ряду. Помня о нашей с вами дружбе, мне было очень тяжело принять решение уехать, не предупредив вас.

В Лорьяне я сел на корабль Ост-Индской компании. После многих приключений, которые я надеюсь когда-нибудь вам рассказать, я прибыл на Хон-дат, крошечный островок в Сиамском заливе. В начале января 1768 года сиамцы захватили нас, и мне выпало счастье провести святое время поста в тюрьме, приговоренным к шейной колодке, иначе говоря, к ношению на шее лестницы длиной примерно в шесть футов. Я подхватил лихорадку и проболел четыре месяца, но сейчас я уже здоров.

Я молю Господа, чтобы он оказал мне милость и вернул меня в тюрьму, дабы я там страдал и умер во славу Его святого имени. Вспоминайте обо мне, я же не забуду вас никогда.

Пьер Пиньо,

Апостольский миссионер.

Что значили его собственные терзания по сравнению с верой и возвышенным самоотречением Пиньо? Неожиданно Николя осознал, до какой степени ему не хватает спутника его юности, чья дружба скрашивала первые годы его жизни в столице. Остановив двухколесный портшез, он приказал везти себя в Большой Шатле. Семакгюс в любом случае дождется его возвращения. А ему хотелось поговорить с Бурдо и дать ему несколько заданий, связанных с проверкой фактов, обнаруженных им во время обыска в доме Галенов. Однако инспектора он не нашел, а изумленный папаша Мари, никак не ожидавший появления комиссара, напомнил ему, что сегодня не просто воскресенье, а день Святой Троицы, праздник, о чем свидетельствует громкий звон колоколов. Бурдо же, как известно, имел обыкновение проводить праздники в кругу своего многочисленного семейства. Разочарованный, Николя двинулся в сторону улицы Сент-Оноре. Неожиданно, словно из-под земли, выскочил Сортирнос и схватил его за рукав.

— Не торопись, Николя, лучше порадуйся: я отлично для тебя поработал! Бурдо описал мне вашего дикаря. Я хорошо его знаю. Трудно его не заметить — очень уж необычный у него наряд. Его мрачную рожу часто видели на улице, так как он имел обыкновение шататься вокруг дома.

— До праздника на площади Людовика XV?

— Разумеется! Задолго до праздника. Согласись, такого верзилу трудно не опознать. А в тот вечер, когда случилось несчастье, я видел его дважды.

— Дважды?

— А я про что тебе говорю! Причем в разных местах.

— В этом нет ничего удивительного.

— Шутишь! Если я вижу, как ты стоишь у парапета на берегу Сены, а за углом уже идешь мне навстречу, мне остается признать, что ты либо призрак, играющий со мной в прятки, либо что вас двое. Впрочем, если ты скажешь, что привидения в порядке вещей, низкий поклон твоему рассудку.

Он, действительно, поклонился так низко, что ведра, висевшие у него на коромысле, звякнули о мостовую.

— Хорошо, согласен. Он был один?

— Нет, первый был с девицей в отрепьях, а второй — с девицей в желтом. Но и это еще не все. В тот же вечер кто-то из синих мундиров, то бишь французских гвардейцев, кои из-за пристрастия к бутылке часто становятся гостями моих ведер, во время пьяной болтовни упомянул про дикаря в черной шляпе; он утверждал, что видел, как этот дикарь тащил девицу в светлом желтом платье в сад монастыря Зачатия: там, знаете ли, есть заброшенный амбар. Бьюсь об заклад, заявил тот тип, дикарь опрокинул курочку на солому и недурно с ней развлекся.

— Тащил девицу? Что это значит?

— Не знаю. Может, она сопротивлялась, а может, и нет.

Николя задумался; мысли его толкались, вытесняя одна другую. Наконец он ухватился за кончик ниточки Ариадны, полагая, что она, возможно, выведет его из лабиринта предположений и приведет к доказательствам. Рассказ Сортирноса и рисунок Женевьевы, на первый взгляд лишенный всякого смысла, получали теперь совершенно иное, особое значение. Нужно было взять истину в кольцо, окружить ее, сократить до точных фактов, вписанных в течение времени, затем отбросить лишнее, сравнить и, наконец, явить ее миру.

— Жан, — начал Николя, — в котором часу ты увидел первого дикаря?

— Точно не скажу, но точно до начала фейерверка, а так как я чувствую, что сейчас ты меня станешь спрашивать про второго, сразу скажу, что его я увидел довольно скоро.

— А ты уверен, что это не тот же самый человек?

— Нет, первый дикарь бы гораздо ниже ростом, чем второй.

— Хорошо, подведем итог. Ты видел двух субъектов, похожих на нашего дикаря, в сопровождении двух различно одетых девушек. И ты уверяешь меня, что это были разные люди. А французские гвардейцы? В котором часу они воспользовались твоими услугами?

— После праздника. Когда пошел слух, что там, на площади что-то не получилось. Да, точно, тогда они еще предавались воспоминаниям про какие-то давние проказы. И было это, когда до полуночи оставалось еще часа два, никак не меньше.

— Спасибо, Жан. Твои сведения мне очень пригодятся.

Пожимая осведомителю руку, он вложил в нее экю стоимостью пять ливров. Получив в ответ довольную ухмылку, Николя продолжил свой путь. Как жаль, думал он, что Мьетта не пришла в сознание, и ее невозможно допросить. Ему хотелось уточнить, действительно ли она сопровождала свою молодую хозяйку на праздник? И что там произошло на самом деле? И кому понадобились сразу два фальшивых индейца, в то время как настоящий томился у себя в каморке, откуда у него украли его одежду?

До «Двух бобров» Николя добирался довольно долго. Он ощущал неодолимую потребность выбросить из головы все гипотезы, услужливо предлагаемые его собственным воображением, дабы, наконец, разложить по полочкам неясные и противоречивые сведения, собранные им за последние дни.

Когда он пришел в дом на улице Сент-Оноре, семейство Гален собиралось ужинать. Отклонив приглашение и заверив хозяина дома, что на сумме пансиона его отказ от ужина никак не отразится, он отправился к дежурившему в комнате Мьетты Семакгюсу. Хирургу не удалось пробудить девушку, и теперь он сидел и размышлял над природой ее бесчувственного состояния. Вручив Николя Сирюса, Семакгюс с усмешкой сообщил, что рассчитывает провести вечер и ночь у Полетты в «Коронованном дельфине», то есть неподалеку от дома Галенов, и в случае необходимости за ним всегда можно послать.

У себя в каморке Николя нашел остатки от трапезы, принесенной Семакгюсом. Он был не голоден, и предложил их Сирюсу; потом налил собаке в мисочку немного воды. К счастью, друг не забыл доставить ему свечей из хорошего воска, так что когда стемнело, он зажег их, разделся и, вытянувшись на кровати, углубился в чтение. Сартин разрешил ему брать книги из его библиотеки, и Николя дорожил этой привилегией, ибо Сартин собирал книги, запрещенные и арестованные полицией. Он погрузился в чтение очерка Даламбера «О литераторах и сильных мира сего». В нем философ противопоставлял суетные претензии дворянства и принцев крови добродетелям, имеющим источником своим талант и равенство. По мнению автора, общественное устройство должно благоприятствовать прогрессу науки и торговли. Вскоре книга выпала из рук Николя. Встрепенувшись, комиссар услышал, как члены семьи Гален расходятся по своим спальням. Он принялся размышлять о прожитом дне, и перед глазами его возникло изборожденное морщинами лицо отца Грегуара, неожиданно ставшее удивительно похожим на лицо короля. Король здорово постарел, его осаждали неприятности. Совсем недавно его набожная дочь Луиза сообщила о своем желании удалиться в монастырь кармелиток, и в апреле, следуя своему призванию и с согласия отца, она отреклась от мира и ушла в монастырь Сен-Дени. По словам Лаборда, король до сих пор сожалел об этой утрате, и только торжества по случаю свадьбы внука немного развеяли его. Но катастрофа 30 мая грозила вновь надолго ввергнуть монарха в печаль.