— Для выздоровления, — произнес лекарь, — вам достаточно пить целебный отвар и смазывать ваши изобильные синяки камфарной мазью, смешанной с бобровым жиром.

Лекарь протянул стакан Николя.

— А вас, господин комиссар, я прошу выпить стакан подкрепляющего. Черт побери, вы еще бледнее, чем наш поверженный прокурор!

— Уверен, он из-за меня так разволновался, — со смехом произнес Ноблекур. — Однако мне понравилось умирать понарошку; так узнаешь настоящих друзей. Мой дорогой Николя, обещаю вам, если со мной, действительно, что-нибудь случится, вы узнаете об этом первым.

— Мы не станем утомлять вас. Вам требуется отдых и покой; наслаждайтесь вашим… лекарством. Мне пора идти, но прежде мне бы хотелось, поговорить с вами, Фонтен, если вы, конечно, не возражаете. Доктор, я вас приветствую и доверяю вам нашего друга.

Вместо ответа Ноблекур весело помахал рукой Николя и протянул пустой стакан доктору Дьенеру: случившееся с ним несчастье позволило ему с благословения высокоученого лекаря вернуться к своим гурманским привычкам, от которых пришлось отказаться из-за подагры.

Спустившись во двор, Николя изложил комиссару рассказ Пуатвена, а потом, постучав, вошел в дверь булочной. Вскоре он вернулся вместе с босоногим мальчишкой лет двенадцати, обсыпанным мукой с головы до ног; мальчишка мялся, не зная, куда девать руки с налипшим на них тестом.

— Жан-Батист, — начал Николя, — Пуатвен сказал, что ты стал свидетелем нападения на господина де Ноблекура. Расскажи теперь об этом нам.

— Я ждал Пьера, но он опаздывал. Это мальчишка-булочник…

Замолчав, мальчик стал озираться вокруг, дабы убедиться, что их никто не подслушивает.

— Он всегда приходит утром пьяный, и я веду его к насосу, чтобы вода разбудила его. Так вот, я ждал его, а пока ждал, услышал, как на лестнице хлопнула дверь. Час был ранний, и я подумал, что это вы спускаетесь, господин Николя. А это оказался старый господин, он еще какую-то песенку напевал. Тут из сумрака выскочили трое, набросились на него и стали колотить его палками. А когда старый господин стукнул их своим костылем, они толкнули его, и он, падая, ударился об эту тумбу.

И он указал пальцем на каменный столбик.

— Он упал, а они решили, что он умер, и подошли поближе. Всеми командовал какой-то тип в мундире; приглядевшись, он сказал своим людям: «Господи, мы ошиблись! Это не комиссар».

Держа руку в кармане, Николя принялся внимательно осматривать булыжную мостовую перед входом. Неожиданно он наклонился, поднял с земли какую-то штучку и протянул ее комиссару. Пред взором Фонтена предстал маленький блестящий предмет, более всего похожий на наконечник шнура.

— Этот наконечник мог принадлежать одному из нападавших. Ноблекур зацепился за него и, падая, оторвал.

— Забавная штучка. Как вы думаете, откуда она взялась?

— О! От какого-то украшения на мундире… Жан-Батист же сказал, что один из нападавших был в мундире.

Фонтен вернул штучку Николя.

— Допускаю, дорогой собрат, что вы захотите сами возглавить расследование этого дела, ибо оно касается прежде всего вас. Ведь Ноблекур стал жертвой ошибки — нападавшие поджидали вас.

— Вы очень любезны, благодарю вас. Я буду держать вас в курсе.

— Надеюсь, что смогу быть вам полезен. Передавайте привет господину де Сартину.

Николя улыбнулся. Подчиненный непосредственно Сартину, он чаще других своих товарищей по ремеслу виделся с генерал-лейтенантом, и, видимо из-за этого ему приписывали влияние, которым он никогда не обладал. А сам он не пытался ни развеять их заблуждения, ни воспользоваться ими.

Попрощавшись с квартальным комиссаром, он сел в ожидавший его фиакр и приказал везти его на улицу Нев-Сент-Огюстен, в полицейское управление. Убедившись, что жизни Ноблекура ничто не угрожает, он решил встретиться с начальником полиции, рассказать ему о событиях сегодняшней ночи и убедить его в необходимости обратиться к архиепископу Парижскому, точнее, получить на обращение согласие короля, и потом просить Церковь принять традиционные меры против доказанного случая одержимости. Внезапно он сообразил, что его стремление получить разрешение на процедуру экзорцизма означает, что наступившее в век Вольтера и энциклопедистов царство разума оказалось призрачным, и при первом же необъяснимом явлении рассеялось как дым, вернув и город, и его жителей в привычное прошлое. Но ведь на улице Сент-Оноре он собственными глазами видел то, чему никто не находил объяснений! А от усилий, затраченных, чтобы удержать Мьетту на висевшем в воздухе тюфяке, у него до сих пор болели мышцы…

Он вспомнил о покушении, жертвой которого стал старый прокурор. За этим злодеянием явно кто-то стоял. Майор Ланглюме откровенно питал к нему злобу, а с началом расследования трагедии на площади Людовика XV окончательно возненавидел его. И Николя решил отомстить, сделав вид, что нашел на земле металлический наконечник, хотя на самом деле он вытащил его из кармана, куда сунул его после того, как извлек из замочной скважины двери, ведущей на крышу Посольского особняка. Мысль о том, что безобидный Ноблекур чуть не поплатился жизнью из-за амбиций напыщенного майора, настолько разъярила комиссара, что он решился на поступок, идущий вразрез с его собственной совестью. Оправдываясь, он уверял себя, что, судя по манере поведения, нападавшим не мог быть ни кто иной, кроме Ланглюме. И, не желая отягощать душу бесполезными угрызениями, он стал думать о том, что если бы Ноблекур сильнее ударился головой о каменную тумбу, вряд ли бы он остался жив, и тогда количество преступлений, вменяемых майору городской стражи, увеличилось бы еще на одно.

События разворачивались стремительно, но непредсказуемо. Сартина в Париже не оказалось, и, судя по словам его лакеев, прибыть он намеревался только на следующий день. Никто из рассыльных не удосужился вернуть в Большую конюшню Версаля взятого Николя мерина, и посему сыщик решил вновь им воспользоваться. Но прежде, чем пуститься в путь, он написал послание Бурдо: озадачил его множеством поручений и велел выполнить их как можно скорее. Затем он сел на коня и поскакал в монастырь Карм Дешо, где поведал пришедшему в ужас отцу Грегуару о событиях последней ночи. Убежденный, что Николя ничего не преувеличил, отец Грегуар написал записку архиепископу Парижскому, где представил его преосвященству Николя и поручился за искренность его слов. Потом, благословив бывшего воспитанника, он опустился на колени перед беломраморной статуей Девы, являвшейся гордостью монастыря, и продолжил молиться.

Проехав через Медонский лес и лес Шавиль, Николя выехал на дорогу, ведущую в Версаль и, пришпорив коня, к часу дня добрался до места. Завидев Большую конюшню, его конь, весь в мыле, громко и радостно заржал. Чувствуя себя совершенно разбитым, Николя, тем не менее, поручил лошадь заботам конюхов, и только потом отправился к министерскому крылу, уверенный, что Сартин находится именно там и, как обычно, работает с министром королевского дома Сен-Флорантеном. Он не ошибся; секретарь, которого ему удалось выудить из гудевшей толпы просителей, надеявшихся получить аудиенцию или хотя бы удостоиться пары слов, брошенных по пути из одного кабинета в другой, подтвердил его предположение. Министр высоко ценил Николя, а потому для него, в отличие от прочих просителей, препятствий не существовало: после недолгого ожидания его пригласили в кабинет, где Сен-Флорантен и начальник полиции, упираясь локтями в маленький ломберный столик, взирали на стопку документов, среди которых Николя узнал доклады полицейской службы контроля за иностранцами, проживающими в Париже.