Но мне очень хотелось что-то почитать по этому вопросу, и я взялась за Ветхий Завет. Затем прочла Новый Завет. А потом с таким же интересом принялась изучать другие религии – читала книги по иудаизму, католицизму, протестантству. Я читала все, что попадало мне в руки.

Я никогда и ни с кем не говорила об этом – просто читала и читала. Мне все было интересно, я всегда хотела узнать больше. Мрачные годы лишили меня внутренней опоры, и я искала, чем ее можно заменить.

Хотя страна постепенно восстанавливалась, мы, голландцы, сохраняли глубокую и сильную ненависть к германским захватчикам, которые причинили нам столько страданий. Пять лет мы были лишены всякой связи с внешним миром. Нас унизили, поставили на колени. Жизнь хороших людей, которые ни в чем не были виноваты, рухнула в одночасье. Мы не собирались никого прощать.

В 1946 году королева Вильгельмина объявила первые общенациональные выборы. В Гааге расстреляли Антона Муссерта, главного голландского нациста. Артура Зейсс-Инкварта, рейхскомиссара Нидерландов, повесили по приговору Нюрнбергского трибунала. Люди постоянно спорили о том, что во время войны было «правильно», а что «неправильно». Многие предатели понесли наказание. Но месть и правосудие не приносили удовлетворения.

В декабре 1946 года мы решили переехать в другую квартиру в нашем квартале. Мы и так слишком долго оставались у сестры Хенка на Хунзестраат. У нас с Хенком был друг, господин ван Каспел. Жена его недавно умерла, и он остался один в большой квартире с маленькой девочкой. Его девятилетняя дочка почти все время находилась в интернате, и он пригласил нас поселиться у него.

Мы с Хенком обсудили эту ситуацию с Отто. Он сказал, что, если мы не возражаем, он хотел бы переехать в ту квартиру вместе с нами. Конечно, мы сказали, что будем рады, но в глубине души понимали, что при своем количестве друзей и знакомых он мог бы найти гораздо лучшее жилье.

– Мне бы хотелось остаться с вами, Мип, – объяснил нам господин Франк. – С вами я всегда могу поговорить о своей семье.

Вообще-то господин Франк редко говорил о своих близких, но я его понимала. В любой момент он мог поговорить о семье, а если не хотел этого, то все равно всегда знал, что мы разделяем его скорбь. Нас объединяли общие воспоминания.

В начале 1947 года мы с Отто и Хенком переехали в дом № 65 на Йекерстраат. У Хенка начались страшные головные боли. Он страдал каждый день. Мы не привыкли жаловаться, и он ничего не говорил о своем здоровье, стараясь справляться с делами. Субботними вечерами мы с Хенком приглашали к себе госпожу Дуссель и нескольких друзей и играли в канасту.

Господин Франк никогда с нами не играл, но начал приглашать своих друзей на кофе по воскресеньям. Это были евреи, пережившие немыслимые страдания. Они собирались и расспрашивали друг у друга, кто из родных остался в живых, вернулась ли жена, что с детьми и родителями. Они рассказывали о том, где находились: об Аушвице и Собиборе, обсуждали, как и когда их туда поместили. Но никто никогда не говорил о том, что происходило с ним лично. Я понимала, что это было слишком трудно, а когда они собирались своим кругом, то и не нужно.

В одно из воскресений Франк упомянул о дневнике своей дочери Анны. Кто-то из друзей спросил, нельзя ли его прочитать. Господин Франк неохотно дал ему те фрагменты, что он перевел для своей матери. Эти отрывки он безуспешно пытался прочитать мне – вот уже больше года.

Позже тот человек спросил Франка, нельзя ли прочесть весь дневник. Отрывки произвели на него большое впечатление. С той же неохотой господин Франк дал ему дневник.

Потом тот человек попросил разрешения показать дневник своему другу, известному историку. Франк был против, но друг настаивал, и в конце концов он уступил. Прочитав дневник Анны, историк написал о нем статью для голландской газеты Het Parool. Когда-то это была подпольная газета, а теперь она стала крупным изданием. Историк начал уговаривать господина Франка опубликовать дневник Анны. Франк не соглашался. И все же со временем историку и его другу удалось его убедить. Они твердили, что поделиться историей Анны со всем человечеством – его отцовский долг. Ее дневник – это ценнейший документ, сохранивший уникальный голос девушки, вынужденной скрываться.

Отто Франк признал, что его святой долг – нарушить слово, данное дочери, и сделать ее жизнь всеобщим достоянием. Очень неохотно он позволил амстердамскому издательству Contact Publishers опубликовать небольшой, тщательно отредактированный вариант дневника. Его опубликовали под названием Het Achterhuis («Убежище»). Уже после публикации Отто постоянно просил меня прочитать дневник Анны, но я продолжала отказываться. Я просто не могла заставить себя сделать это.

Выход дневника Анны в свет произвел на многих глубокое впечатление, но большинство тех, кто сам пережил подобное, остались к нему равнодушны. Меньше всего им хотелось читать о том, что они вынесли. В Голландии во время войны всем пришлось тяжело. Люди испытали чудовищные страдания и хотели забыть о войне, оставить ее позади и двигаться дальше. Тем не менее дневник Анны переиздали и даже увеличили тираж. Отто все просил меня прочесть книгу, но я не соглашалась. Я не могла вновь пережить те страдания и утраты.

Хенк тоже не стал читать дневник.

Наконец, продуктов в магазине стало больше. На пастбищах паслись здоровые, жирные голландские коровы. Начали ходить поезда, в Амстердаме снова появились трамваи. Развалины разобрали, мусор вывезли.

Во время оккупации голландцы делились на тех, кто сотрудничал с захватчиками, и тех, кто с ними боролся. Политические, религиозные и классовые разногласия были забыты. Мы, голландцы, объединились в борьбе с германскими оккупантами.

После освобождения единство быстро исчезло. Люди вновь разделились на группы и фракции, которые были настроены друг против друга. Все вернулись на круги своя – в свой класс, в свою политическую группу. Люди изменились меньше, чем мне казалось.

Многие из тех, кто поселился в квартирах евреев в Южном Амстердаме, так в них и остались. Район перестал быть еврейским. Жителей мало что объединяло. Наш район потерял свою характерную прогрессивную атмосферу. Он больше не был таким, как раньше. Амстердам тоже изменился, стал большим и современным населенным пунктом, а не уютным и милым городком.

Я жила в доме с тремя взрослыми мужчинами – Хенком, Отто и господином ван Каспелом – и должна была заботиться о них. Иногда на выходные приезжала дочь ван Каспела. Для меня было очень важно, чтобы дом был чистым и уютным, а еду подавали вовремя. Нужно было убираться и стирать – и всех выслушивать.

В нашей конторе опять появились натуральные продукты. Мы никогда не прекращали работу. После возвращения Отто Франк стал тем же немного нервным, вежливым и приятным человеком, каким был до войны. В убежище он вел себя спокойно, уверенно, авторитетно, но сейчас эти качества исчезли.

Интерес Франка к работе постепенно угасал. После публикации дневника Анны он начал получать письма от детей и взрослых и отвечал на каждое письмо. Его кабинет на Принсенграхт стал центром, куда стекалась вся информация по дневнику Анны.