дикой долине

К тебе, величавый седой Лохнагар!

(Лохнагар — Lachin у Gair, 1806.

Перевод А. Сергеева)

36

Так называли Кольриджа, Вордсворта, Саути, которые большую часть жизни провели в «краю озер» (lake-country).

37

Подробнее см.: Н. Дьяконова. Байрон в «годы изгнания. Л., 1974, стр. 10–13. В этом смысле любопытно более позднее стихотворение Байрона «Могила Черчилля» (Churchill’s Grave, 1816); поэт сам указывает, что подражал Вордсворту, но подражание заключает (и это тоже отметил Байрон) и элементы пародии, осторожные, но все же явственные. О влиянии Вордсворта на III песнь «Чайльд-Гарольда» см.: Н. Дьяконова. Байрон в годы изгнания, стр. 31.

38

Ср. также:

Я желчи на устах не знал вначале,

Перед любым глупцом они молчали,

Никто бы натравить меня не мог

На гнусных тварей, ползавших у ног.

39

На тему прощальной песни Чайльд-Гарольда написана элегия Пушкина «Погасло дневное светило». Только четыре строчки ее близко следуют песне Байрона:

Лети, корабль, неси меня к пределам дальним

По грозной прихоти обманчивых морей,

Но только не к брегам печальным

Туманной родины моей.

В оригинале:

With thee, my bark, I’ll swiftly go

Athwart the foaming brine;

Nor care what land thou bear’st me to,

So not again to mine.

Остальная часть элегии не имеет с «Прости» Чайльд-Гарольда ничего общего, кроме сходства в настроении. Пушкин проявил чрезмерную скромность, назвав свои стихи «Подражанием Байрону».

40

Байрон имеет в виду свою единокровную сестру Августу, хотя в то время почти ее не знал.

41

Интересно, что первый набросок этих стансов не имел ничего общего с опубликованным вариантом и его безотрадной печалью. В черновике Байрон только славил страстный темперамент и искренность темноглазых испанских красоток и ставил их в пример холодным, сдержанным даже в любовных ласках английским девицам. Пыл юной испанки проявляется и в ее преданности родине, в готовности биться за нее с оружием в руках. В своем нынешнем виде стансы «К Инесе» сочинены в январе 1810 г.

42

В этой строфе звучат сатирические мотивы. Они были гораздо сильнее в черновом варианте, который Байрон уничтожил по совету осторожных друзей.

43

Любопытно, что Байрон образует превосходную степень даже от прилагательных, которые обычно ее не допускают: «chicfest» (наиглавнейший), ср. также «greenest» (зеленейший — 19).

44

Забавно, что настроение этих строф полностью противоречит нежным стихам, которые Байрон почти одновременно посвятил этой прекрасной даме («Стансы, написанные у Амвракийского залива» — Stanzas Written on Passing the Ambracian Gulf, 1809):

О Флоренс, Флоренс! Я влюблен.

Я, как Орфей, вздыхаю страстно:

Навечно прост любви закон:

Я смел и юн, а вы прекрасны.

…………………………………………

Пусть я отдать не в силах вам

Миров и царств, мой друг бесценный,

Но вас, клянусь, я не отдам

За все сокровища вселенной.

(Перевод T. Гнедич)

45

О суеверье, как же ты упрямо!

Христос, Аллах ли, Будда или Брама,

Бездушный идол, бог — где правота?

Но суть одна, когда посмотришь прямо:

Церквам — доход, народу — нищета!

Где ж веры золото, где ложь и суета?

(44)

46

«Девственная речь» (maiden speech) — первая речь, произнесенная в парламенте новым его членом.

47

Cf.:

Mortal!.. that blush

of shame

Proclaims thee Briton,

once a noble name;

…………………………………………

I saw successive tyrannies expire.

Scaped from the ravages of

Turk and Goth,

Thy country sends a spoiler

worse than both.

Survey this vacant, violated

fane;

Recount the relics torn that

yet remain…

(«The Curse of Minerva»)

Cf.:

A barren soil, where Nature

germs, confined

To stern sterility, can stint

the mind;

…………………………………………

Frown not on England; England!

bore him not

(«The Curse of Minerva»)

But who, of all the plunderers

of yon fane

On high, where Pallas linger’d,

loth to flee

The latest relic of her

ancient reign;

The last, the worst, dull

spoiler, who was he?

Blush, Caledonia! such thy

son could be!

…………………………………………

But most the modern Pict’s

ignobly boast,

To rive what Goth, and Turk,

and Time hath spared.

(«Childe Harold» II, 11, 12)

Cold as the crags upon his

native coast,

His mind as barren and his

heart so hard,

…………………………………………

England! I joy no child

he was of thine…

(«Childe Harold»,