родных водах, за месяц от стаи осталось лищь название. Кто виноват? Альрик? Да вроде нет. Он делает всё правильно: собирает людей, увеличивает хирд, ищет добрую работу, прославляет ульверов. Но как-то оно идет не так. Почему он не спрашивает нас, как раньше: кто готов принять новых хирдманов, а кто против? Где старые добрые вечера, когда мы дружно сидели у костра и слушали сладкий голос Снежного Хвита?

— Я скажу. Но Альрик может меня и не послушать.

— Послушает. Пойдем!

Простодушный наклонился и вошел в дом. Свет от дверного проема показал мне сильно изменившегося Фастгера. Он сильно исхудал, лицо искривилось из-за сломанной челюсти, синяки все еще не сошли, и кожа его была в пятнах разного цвета. Сразу и не понять, жив он или мертв, лишь слабое веяние рунной силы показывало, что он еще не ушел к Фомриру. Неви был тут же.

Забавно, что возраст у Плосконосого и этого Неви был один и тот же, но как же они отличались! Разве что упорством схожи.

— Готов? — спросил Простодушный у Неви.

Тот кивнул, нервно сжимая «счастливый» отцовский нож.

— Давай. И чтоб с первого удара!

Сжав кулаки, я смотрел, как Неви трясущимися руками обхватывает рукоять старого ножа, заносит его над грудью Плосконосого, потом передумывает и смещает лезвие ближе к шее, замирает, снова переносит нож в другое место. Я глянул на Простодушного, не передумал ли он отдавать жизнь Фастгера такому бесполезному карлу? И в этот момент Неви ударил. Брызги крови обожгли мне лицо. Безобидно полыхнула рунная сила.

Прощай, Фастгер! И пусть Фомрир отыщет для тебя достойное место в своей дружине!

Глава 15

Дым всё еще подымался в небо, но огонь уже потух, пожрав и дрова, и тело Плосконосого. Сказаны все слова, сожжены все дары, которые понадобятся Фастгеру в дружине Фомрира. Осталось лишь устроить добрую тризну, выпить в честь ушедшего друга, но я не хотел ни есть, ни пить. Разве что кому-то набить морду?

Не впервые я терял собратьев. Но сейчас всё было иначе. Смерть Гиса до сих пор тяжело отзывалась в груди. Теперь Плосконосый. Почему так? Почему гибель Хвита, Эйрика и даже Халле прошла легче?

Пока горел погребальный костер, я не переставал об этом думать.

Что изменилось? Мой дар? Да, скорее всего. Но Облауд и Арне погибли уже после появления дара. Я больше общался с Плосконосым, чем с Рыбаком? Нет, с Халле я провел бок о бок больше времени, чем с Фастгером и уж тем более чем с Гисмундом, которого и знал-то едва.

А потом посмотрел на хирдманов, стоявших вокруг костра. Вепрь, Энок, Бьярне, Эгиль и пусть даже Стейн — они были с Альриком еще до меня, и их я невольно воспринимал, как старших приятелей. Как равных. Видарссон, Сварт, Трудюр, Ледмар, Херлиф, Живодер и Рысь. Их так или иначе привел я, и потому смотрел на них как на младших. Я за них отвечал. Как и за Гиса, как и за Фастгера. Их смерти я брал на себя.

Бритт и Офейг пока чужие. Коршуна, Росомаху и еще десяток новых хирдманов я вообще не считал ульверами.

— Добрая смерть! В бою! Добрые похороны! Теперь нужна добрая тризна! — провозгласил Росомаха, и полтора десятка глоток радостно поддержали его.

Я развернулся и хотел было уйти, но Простодушный перегородил мне путь.

— Что собираешься делать?

— Не знаю. Подерусь с кем-нибудь.

— Ты должен пойти с ними, — он кивнул в сторону Росомахи.

— Вот уж нет!

— Должен, — продолжил настаивать Херлиф. — Хирд уже раскололся. Альрик не похож на самого себя. И если что-то пойдет не так, за кем пойдут хирдманы? Старые за тобой, тут и говорить не о чем. А новые?

— Ни за кем, — растерянно пробормотал я.

— Нет. Они пойдут за сильным, значит, за Росомахой. А нужно, чтобы пошли за тобой. Понял? Тогда, может, и удержим хирд.

— Но я всё равно слабее Росомахи.

— Это пока они тебя не знают. Но если ты узнаешь их получше, а они узнают тебя, тогда сила будет не так важна.

— И что мне делать?

— Пей, ешь, разговаривай. Если захочется врезать кому-то, врежь. Делай как обычно делаешь.

— Больше всего я хочу сейчас врезать Альрику.

Простодушный ничего не сказал, лишь хлопнул меня по плечу.

С Альриком и новыми хирдманами ушел лишь Вепрь. Остальные стояли здесь, даже Офейг, Бритт и почему-то Коршун со Слепым. К этим двоим я и обратился.

— Вы слышали что-нибудь о Росомахе?

Оба покачали головами. Коршун из Мессенбю, Слепого, как я понял, немало помотало по Северным морям, но ни один ничего не слыхал о хельте. А ведь хельты не так уж неприметны в этих краях. Тем более такие громогласные и яркие, как Росомаха.

— Эгиль, Бьярне, Трудюр, разузнайте-ка о нем. И лучше не называйте сразу его прозвище. Спрашивайте про бороду.

Они кивнули и ушли.

— Рысь, Живодер. Сколько нужно времени, чтобы закончить узоры на Альрике?

Бритты недолго поговорили между собой, и Леофсун сказал:

— Он не уверен, так как не видел, что осталось после руны.

— За один раз закончить сможет?

— Нет. Нужно хотя бы два с седмицей отдыха между ними. Некоторые раны будут накладываться на другие, и чтобы зажило верно, там уже должны быть шрамы.

— Понятно. Энок, Херлиф, на вас Косматый. Когда он вернется в Мессенбю, мне нужно с ним поговорить до Альрика.

Я не хотел отпускать Простодушного, его советы мне бы пригодились, но на первой встрече с Харальдом были лишь Фастгер и Херлиф. Фастгера я уже ни о чем попросить не могу, а остальных Косматый мог и не запомнить.

— Ну что, идем на тризну, — сказал я оставшимся.

Это был тот же постоялый двор, и внутри крепко пахло знакомыми уже травами. Бездново пойло! Я заказал нам бочонок обычного эля, не хотел упасть под стол в самом начале. Альрик уже повеселел, радостно махнул нам рукой. Росомаха аж привстал, развел руки в стороны, будто гостей встречал.

— А вот и вы! Я уж думал, что не придете помянуть друга. Садитесь-садитесь, угощайтесь!

Я с трудом сдержал вспыхнувшую ярость. Говорит так, словно он нас пригласил, словно он нас кормил.

— Как тебя там звать? — он смотрел прямо на меня, и хмеля в его взгляде я не заметил.

— А тебя? — вместо ответа спросил я.

— Так ты что, забыл, что ли? Я ж Росомаха. Вроде такой молодой, а память как у старика.

— Прозвище твое помню. Как тебя мать с отцом назвали? Как отца кличут? Я-то своего имени не стыжусь.

Он помолчал, а потом громко хлопнул по столу.

— Да я так сроднился с прозвищем за столько лет, что уже почти и забыл, как