Обильно зачерпнув вязкого полупрозрачного зелья, я поднесла руку к лицу Генриха. От прикосновения инститор скорчился и застонал, голова его покачнулась, и по щеке скользнула слеза. Сердце моё болезненно сжалось, но я упрямо передёрнула плечами, прогоняя неожиданное сочувствие.

— Ну-ну! — жёстко проговорила я. — Веди себя как мужчина! А то весь такой холодный и высокомерный, а тут раскис, как девчонка…

Положила ладонь на лоб инститору и, прижав его голову к полу, быстро обмазала синяки и ссадины. Затем резким движением рванула футболку, раздался треск, и ткань неровно разъехалась, обнажая грудь Генриха. Инститор напрягся, словно ожидая нападения, и мышцы на его поджаром животе отчётливо выделились. Я невольно сглотнула и, ощутив жар, заливший мои щёки, поспешно отвела взгляд.

— Ну-ну, — прошептала я себе, — веди себя как ведьма! А то вся такая неприступная, а тут раскисла при виде красивого тела…

Стараясь не смотреть на Генриха, я осторожно провела пальцами по его торсу. И всё равно, по телу моему побежали мурашки, а сердце забилось быстрее.

— Вроде рёбра целы, — недовольно пробормотала я и зло добавила: — А жаль!

Поспешно обмазала зельем левое плечо инститора и потянулась за крышечкой, которая лежала в шаге от головы Генриха. Подниматься и идти было лениво, и я тянулась изо всех сил. Пальцы мои коснулись крышки, а щека ощутила щекотку от растрёпанных волос охотника. Неожиданно захотелось зарыться в них лицом. Я вздрогнула, резко поднялась и досадливо закрутила крышечку на опустевшей банке. Странные желания… Это всё от усталости!

Поставила баночку рядом с мечом и задумчиво посмотрела на лицо Генриха, которое теперь не искажала болезненная гримаса: мазь уже действует. Я зачем-то протянула руку, провела пятернёй по взъерошенным волосам инститора и отвела длинные локоны от лица. Пальцы мои скользнули по выбритым бокам, и я ощутила приятное покалывание.

— А ты вроде ничего, — тихо проговорила я. И с усмешкой добавила: — Когда в отключке!

Осмелев, я коснулась горбинки на носу. Как-то очень знакомо сейчас выглядело его лицо. Бесчувственный Генрих напомнил мне кого-то… Может, того мужчину, у которого я брала воспоминание? Интересно чем? Выражением или чертами? Я сощурилась: если состарить охотника лет так на двадцать-тридцать? Возможно ли, он будет выглядеть так же? Или это игра моего воображения? Воспоминания…

— Двадцать пятое апреля этого года, с девяти до полдесятого утра, — тихо повторила я и помотала головой: — Нет, мне показалось.

Я невольно улыбнулась: Генрих намного красивее! Мне вполне понята ярость Аноли. Наверное, я бы тоже до последнего боролась за его любовь… Пальцы мои погладили бровь Генриха, немного зависнув у выбритой полоски. Искушение очень велико! А что, если он очнётся? Взгляд мой скользнул по блестящему лезвию оружия. Может, для верности, пристукнуть его мечом? Я нервно хихикнула, нерешительно провела по мягким губам инститора и очень медленно склонилась к его лицу.

Прижалась к нему лбом и закрыла глаза. Ладонь моя накрыла его веки, и я сосредоточилась. Двадцать пятое апреля… Восемь утра… Пусть будет пораньше. Забирая воспоминания, я сразу просматривала их, и стремительный поток заструился по моему запястью.

Девушка в видении: яркая и красивая. Не той изящной красотой, которая свойственна Аноли, но не менее эффектной. Сильная и самостоятельная, взгляд зелёных глаз лучился непоколебимой уверенностью, а огненная лава волос ослепляла. Стройная фигурка в длинном зелёном платье и ироничная улыбка на милом личике. Я завистливо вздохнула: вот это настоящая ведьма!

Я оторвалась от воспоминания и задумчиво посмотрела в темноту ночи, притаившуюся за окном. Вот почему Генрих так ненавидит ведьм! Одна из них сломала парню жизнь… Вот почему он так ненавидит меня! Наверняка рыжими волосами и зелёными глазами я напоминаю инститору ту девушку. Взгляд опустился на руки, и я сжала кулаки. Может, не возвращать ему это? Может, он забудет всё, как страшный сон, и найдёт в себе силы жить дальше?

Я скривилась, словно от зубной боли: нельзя! Воспоминания я заберу, а боль останется. Генрих сойдёт с ума, не понимая, почему он так ненавидит ведьм! Глаза защипало, а в горле возник спазм. Я судорожно вдохнула и порывисто прижала ладонь к глазам инститора, и воспоминания заструились обратно. Лицо Генриха перекосилось, а зубы его заскрипели. Я услышала его болезненный стон и виновато сжалась, сожалея, что ему приходится всё это переживать заново.

Вдруг он поднял руку и, прежде чем я успела отпрянуть, обвил мою талию. Потянул на себя так сильно и резко, что я повалилась на пол и испуганно замерла в объятиях Генриха, ощущая спиной тепло его тела. Может, в беспамятстве он принял меня за Аноли? Я попыталась осторожно высвободиться, но инститор лишь сильнее прижал меня к себе. Я сдавленно крякнула, сожалея о неудачной попытке, и сдалась: ладно, пусть подержится. Может, когда воспоминания потеряют яркость и перестанут причинять Генриху боль, тот отпустит меня…

* * *

— Картина маслом!

Я вздрогнула, распахнула глаза и первое, что я увидела, было лицо Генриха в нескольких сантиметрах от моего носа. Я испуганно отпрянула, но глаза инститора оставались закрытыми, и я облегчённо выдохнула. Осторожно приподняла голову и увидела, что нога моя обвивает Генриха за талию, а тот в свою очередь крепко обнимает меня. Я медленно отвела ногу и попыталась высвободиться из кольца рук охотника. Над нами склонился Степан, и голос его дрожал от едва сдерживаемого смеха.

— Простите, что помешал, — Он присел на корточки и покачал головой: — Инститор и ведьма! Кто бы мог подумать?

— Я его лечила! — вспыхнула я до корней волос.

— И как? — гаденько хихикнул полицейский. — Лечение сработало? Или добило?

Я снова попыталась вырваться, но Генрих не желал отпускать свою добычу. Я беспомощно простонала:

— Лихо, помоги! Он ещё ночью заграбастал меня и не отпускает!

— Ага, щас! — саркастично хмыкнул Степан. — Я ещё жить хочу! Желательно долго, счастливо и без увечий! А если попытаюсь вырвать у инститора то, что тот заграбастал ночью, то всё мне это не светит…

— Лихо! — прошипела я. — Если хочешь, чтобы я и дальше помогала тебе с твоими свидетелями, то помоги мне немедленно!

Степан с силой развёл руки Генриха, и мне удалось выскользнуть из объятий охотника.

— Ничего не было, — недовольно буркнула я в ответ на многозначительный взгляд полицейского. — Генрих ввалился ночью… после разборки с теми волколаками. Решил, что я виновата в том, что его поколотили…

— А разве не так? — невинно уточнил Степан.

— Нет! — вскричала я, бросая на полицейского такой взгляд, что тот поднял руки, будто защищаясь. — Генрих сам просил меня верить в него. Говорил, что играючи с ними справится. Кто виноват, что не смог? Только он сам! Впредь не будет таким самонадеянным.

Степан насмешливо покачал головой: