Лизбет сама не знала, откуда взялась эта убежденность. Она была просто уверена, что каждый ее нерв, каждая жилка ее тела сделались частью Родни. Ей уже было все равно, зол он на нее или, наоборот, доволен ею, ласков или груб, она в любом случае принадлежала ему. И ничто, кроме смерти, не в силах избавить ее от страданий, которые причиняла ей ее любовь, думала Лизбет с отчаянным упорством.

Весь прошедший вечер после ужина они сидели и беседовали, пока не оплыли свечи. Разговаривали они не о будущем, а о прошлом. О том, что могло произойти в Англии за те сто шестьдесят шесть дней, что они находились в плавании. О разных забавных происшествиях, случавшихся во время их путешествия, и снова смеялись над ними, как смеялись тогда.

Они вспоминали мастера Гэдстона, его пылкость, ненависть к испанцам, и эти воспоминания вызвали слезы на глазах у Лизбет и придали голосу Родни траурные ноты.

Они говорили о лазурном небе и прозрачных водах Карибского моря, о попугаях и макао с их алмазным опереньем. Многие птицы погибли по дороге домой. И о рыбках, которые водились в коралловых рифах и которых невозможно было изъять из привычной для них среды и сохранить в живых даже на несколько часов…

Но под серым, осенним, таким английским небом как-то трудно было вспоминать сверкающую красоту тропических морей. Иногда Лизбет приходило в голову, что и весь их груз тоже потеряет свой блеск и ценность, перемещенный от золотых песков и роскошной флоры карибского побережья в прозаические доки Плимута. Ведь даже выложенный драгоценными камнями орнамент на обеденном столе словно бы потускнел и уже не переливался так, как прежде.

Лизбет догадывалась, что это ожидание неизбежного расставания окрашивает все вокруг в унылые серые тона.

Как-то она чуть было не призналась Родни в чувстве, которое испытывала к нему, и не попросила снова взять ее с собой в плавание. Но миг безумья пролетел, и она только горько усмехнулась про себя над этой мыслью. И все же Лизбет с трепетом ждала того момента, когда ей придется расстаться с Родни и вернуться к прежней, реальной, подобающей ей жизни в женском облике.

Сейчас путешествие казалось Лизбет волшебным сном, лишения, тревоги и даже страдания забылись или стали представляться незначительными по сравнению со счастьем, которое они переживали в те времена, когда ее и Родни соединяло чудесное чувство товарищества, никогда прежде ею не испытанное. И которое никогда уже больше не суждено испытать, думала она.

Придется вернуться в Камфилд, к отцу, мачехе, Френсису и Филлиде, к домашнему очагу. Сейчас вся прежняя жизнь казалась Лизбет такой банальной и незначительной по сравнению с жизнью, которой она жила на корабле Родни, рядом с Родни. И вот завтра они прибывают в порт. И ничего ей не останется сделать, как попрощаться с ним с достоинством и сдержанностью, которые она сможет в себе найти.

А Родни молча смотрел, как Лизбет сидит напротив, поставив на стол локти, положив маленький круглый подбородок на ладони. Белый гофрированный воротник оттенял золото ее волос, зелень атласного камзола перекликалась с изумрудами глаз.

— Вы довольны нашими достижениями? — спросил он, заранее предвидя ответ.

— Никто не мог бы достигнуть большего!

Ее голос дрогнул, и Родни испытал огромное удовольствие от этих слов, хотя и ждал именно их.

— Мне просто невероятно повезло.

— Как я вам и предсказывала!

Он улыбнулся:

— Вас когда-нибудь сожгут на костре как ведьму. Но я, ей-ей, побаиваюсь ваших предсказаний.

— Почему же, если они сулят вам благополучие? — удивилась Лизбет.

— Вы сами очень непредсказуемая особа. Явились на мой корабль переодетой. Вы — женщина и тем не менее принесли мне удачу. Если бы все вышло наоборот, я решил бы, что виноват ваш дурной глаз.

— Но раз все кончилось благополучно, чем вы меня наградите? — шутливо спросила Лизбет, и глаза ее, в которых отражались огоньки свечей, блеснули.

— Чем бы вас наградить? Может быть, изумрудным ожерельем?

Родни впервые заговорил об изумрудном ожерелье после того памятного разговора, когда он несправедливо обвинил ее, и они поссорились.

— Оно принадлежит всем компаньонам, — холодно напомнила Лизбет.

— К которым отношусь и я, к тому же я капитан удачливого корабля и имею право выбирать первым. Если не ошибаюсь, Дрейку выделили добра на десять тысяч фунтов, прежде чем поделили остальной груз.

— Спасибо, но у меня нет желания владеть этими изумрудами, — сказала Лизбет. Она знала, что не сможет смотреть на ожерелье без того, чтобы не вспомнить о доне Мигуэле. Лизбет до сих пор отчетливо слышала голос молодого испанца, говорившего ей о любви, видела страдание в его глазах. — Мне ничего не надо! — с внезапной горячностью воскликнула она.

— Кроме воспоминаний, — усмехнулся Родни мрачно.

«Он понял, почему я не хочу брать изумруды, почему мне делается не по себе даже при мысли о них», — подумала Лизбет и вслух сказала:

— Да, воспоминания теперь мои — навсегда.

В ее словах прозвучал вызов, подбородок слегка вздернулся. Но в ответ Родни протянул ей руку сердечным дружеским жестом, которого она нисколько не ожидала:

— Простите меня, Лизбет. Что бы я ни подарил вам, это не окупит того, что вы сделали. Вашей доброты к раненым, вашего мужества в опасности и того, что вы перенесли все без жалоб и упреков.

Она вложила руку в его ладонь. Прикосновение его теплых сильных пальцев заставило ее дыхание участиться.

— За вас, Лизбет! — Другой рукой он поднял кубок с вином.

— Спасибо. — Ее голос задрожал, как задрожало все тело от прикосновения его руки, и Лизбет испугалась, что Родни заметит ее волнение.

Он поставил кубок на стол и взглянул на ее пальчики, лежавшие в его ладони.

— Такая маленькая и такая храбрая, — произнес он тихо.

Он говорит это, не придавая словам особого значения, просто повинуясь сентиментальному порыву, поскольку путешествие подошло к концу, решила Лизбет. Она осторожно отняла у него свою руку и тоже подняла кубок с вином.

— За будущее, — сказала она. — Пусть оно принесет вам все, чего вы от него ждете.

Говоря это, Лизбет подумала о Филлиде, поставила кубок на стол и поднялась.

— Пора спать, — сказала она нарочито небрежным тоном. Если он снова скажет что-то ласковое, я разрыдаюсь, подумала она, охваченная внезапной паникой.

— Спокойной ночи, милая ведьма. Да пребудет с вами Божья благодать.

Лизбет с трудом, но все же отыскала дверь, а когда добралась до своей каюты, слезы в два ручья струились по ее щекам. Но это были слезы счастья — Родни сказал ей спасибо! Она не ждала от него благодарности. Но как выдержит она прощание с ним завтра, если она такая слабая, если его доброта лишает ее сил, деморализует полностью?