хаотично – единого духовного центра тоже ещё не существовало. Группа племён, которой, в сущности, всё ещё являлись тогда евреи, была связана прежде всего религией, однако и та оставалась зыбкой. В последней главе Книги Иисуса Навина престарелый уже вождь евреев собирает представителей всех колен – не как политический лидер, а чтобы вместе «предстать перед Богом»{200}. Он ещё раз пересказывает (уже новому поколению израильтян) их прошлое – начиная с Авраама, его договорённости с Богом, истории его сына и внука, входа в Египет и выхода из него, чудесной пешей переправы через море, фигур Моисея и Аарона, событий в пустыне перед достижением Ханаана и т. д. В Библии это и валидация исторического прошлого евреев, и их священной истории, так как всё, случившееся с ними до сих пор, происходило из их отношений со Всевышним и тех обещаний, что были сделаны и сдержаны им. «Я дал вам землю, которую вы не возделывали, и селения, которых вы не строили. Теперь вы живёте в них и едите плоды виноградников и масличных деревьев, которых вы не сажали», – передаёт Иисус Навин слова Бога{201}. Перед смертью он завещает своим людям не соблазняться язычеством, т. е. поклонением богам, почитаемым за Евфратом и в Египте. Интересно, что он подчёркивает: если евреи решат не служить истинному Богу, они могут сделать и какой-то другой выбор (и принять его последствия). Этот мотив добровольного решения о вере звучал в самом начале Книги Иисуса Навина. В первые дни завоевания Ханаана такое решение приняла самая ничтожная вроде бы из людей – язычница и блудница по имени Рахав[384]: тогда она выбрала Бога евреев, и семья её стала единственной, выжившей при взятии Иерихона. Теперь, со смертью Иисуса Навина, решение это предстояло принять самим израильтянам.

Держаться его неукоснительно оказалось непросто: с течением времени оно то забывалось, то теряло свой первоначальный смысл, то заслонялось чьими-то личными интересами и представлениями о правильном. Так же, как прежде завоевательные успехи израильтян происходили вовсе не из доблести их оружия, но из веры, теперь их ожидали нападения и притеснения со стороны окрестных народов, когда вера эта колебалась или ослабевала. Осознавая бедственность положения, те раскаивались, Бог даровал им лидера, который способен был возглавить евреев и – незыблемостью своей веры и чистотой души в большей степени, чем воинскими талантами, – избавить их от ига иноплеменников. Проходило время, радость победы и обретения истинной веры забывалась, и круг повторялся снова. Всё это описано в части Ветхого Завета, следующей за Книгой Иисуса Навина: Книге Судей. Так в традиционном переводе называют тех лидеров, что сменяли друг друга в течение нескольких поколений; в строгом смысле судейством они не занимались, скорее выполняя функцию духовных вождей. Вместе с тем важно понимать, что судьи не были и политическими лидерами – они транслировали волю свыше, но не царствовали: Израиль не был объединённым государством, никакой монархии не существовало, а настоящим властителем над людьми выступал непосредственно Бог, пророками которого становились судьи. О том, как это положение дел изжило себя и почему у израильтян возникла потребность в монархии, о размежевании религиозной и государственной власти и о том, как – пусть не с первой попытки – Израиль обрёл свою царскую династию, рассказывает следующая за Книгой Судей часть Ветхого Завета: Первая книга Царств.

Музыка, которой посвящена эта глава, повествует о главных героях обеих книг: это один из великих судей, Гедеон, который избавил евреев от гнёта мадианитян, а также два первых царя Израиля – несчастный Саул и обаятельный Давид. Речь идёт о трёх из шести сонат, входящих в один из самых привлекательных клавирных[385] опусов эпохи барокко; цикл «Библейские истории» немецкого композитора Иоганна Кунау. Совершенно незаслуженно их автора вспоминают сегодня, как правило, в двух контекстах: в связи с этими знаменитыми сонатами, а также как предшественника Баха на посту кантора церкви Св. Фомы в Лейпциге. Полиглот, педант и остроумец, литератор, переводчик, юрист, композитор, любитель философии и алгебры, Иоганн Кунау был одним из интереснейших музыкантов своего поколения; комментаторы XVIII в. помещали его в число главных композиторов эпохи[386]. Он родился в один год с Алессандро Скарлатти, однако пользовался куда более скромной славой, чем знаменитый итальянец. В 1700 г., когда Кунау создал свои «Библейские истории», Бах и Гендель были подростками, 19-летний Телеман ещё сомневался, что станет композитором, а 21-летний Зеленка учился в Праге.

Семейная фамилия будущего композитора звучала как Кун[387]. Он родился на границе с Богемией, неподалёку от Дрездена в 1660 г.; отец его был плотником, мать – дочкой портного. Несмотря на ремесленное происхождение, трое из семерых детей в этой семье стали заниматься музыкой. Вероятно, среди старших родственников Кунау были и вполне именитые музыканты: один работал при королевском дворе в Дрездене, а второй – Иоганн Шелле – служил кантором в маленьком Лейпциге, где позже будет работать Кунау. Ещё десятилетним мальчиком он, видимо, был зачислен в церковный хор в Дрездене; там же начал учиться музыкальной теории и игре на органе. Повзрослев, Кунау устроился органистом, а потом стал заместителем кантора в саксонском городке Циттау; тогда ему было чуть больше 20, и самые ранние из его известных ныне работ были написаны там. В 1682 г. 22-летний Кунау перебрался в Лейпциг, чтобы учиться юриспруденции в местном университете. Тогда же он попытался получить пост органиста, но проиграл конкурс. Два года спустя, однако, городского органиста не стало, и Кунау избрали на его место. Именно к этому времени относится упоминание его фамилии, уже снабжённой окончанием -au; впоследствии Кунау всегда писал её так. Находясь на посту церковного органиста, он продолжал совершенствоваться в юридической науке, а затем даже работал юристом, параллельно сочиняя свою самую известную сейчас клавирную музыку. Это несколько тетрадей сочинений, выходивших с 1689 г., когда Кунау было 29, до 1700 г. Год спустя Шелле умер, и Кунау предложили должность кантора. На этом посту он пробудет вплоть до конца жизни, т. е. больше двух десятилетий. Через 11 месяцев после его смерти, весной 1723 г., в Лейпциг приедет Иоганн Себастьян Бах со своей юной второй женой и многочисленными детьми, чтобы занять его место.

Конечно, обязанности Кунау предполагали сочинение большого количества духовной музыки. Считается, что до наших дней сохранилось меньше половины; отношение к плодам композиторской деятельности в эпоху барокко было совершенно другим, чем сейчас, в печати выходило лишь ничтожное количество сочинений, многие переделывались или уничтожались. Среди литературных работ Кунау – не перестававшего учиться, переводившего на немецкий с итальянского и французского, знавшего латынь, греческий и иврит – особую известность приобрела одна. Это плутовской роман «Музыкальный шарлатан»[388], написанный в 1700 г., одновременно с «Библейскими историями». В нём Кунау с сочным сарказмом рассказывает о приключениях немецкого музыканта – верхогляда и авантюриста, который из карьерных соображений меняет свою фамилию Тойераффе[389] на звучную итальянскую – Караффа и на волне итальяномании, царящей в Германии, морочит головы своих земляков, прикидываясь заезжей звездой. Караффа попадает в целый ряд комедийных ситуаций: он пытается поддерживать беседу с напыщенными учёными мужами, пересыпая свою речь псевдолатинской белибердой, в него влюбляется сражённая его «виртуозностью» состоятельная хозяйка замка и т. д. В конце книги Караффа получает от некоего пастора назидательную книгу под названием «Подлинный виртуоз и счастливый музыкант»: она-то и должна послужить исправлению этого самозванца и донжуана. В завершение читателю также представлены 20 наставлений музыкантам: от совета не пренебрегать в учении точными науками до напоминания о том, что необходимо знать азы композиции.

В отличие от других романов Кунау и одной созданной им театральной комедии, канувших в Лету, «Музыкальный шарлатан» пользовался сравнительной известностью в течение трёх столетий. Он переиздавался и переводился, выходил в Европе и США, французский писатель и музыковед Ромен Роллан посвятил ему очерк[390], позже вошедший в его классическую книгу. Потешаясь над модой на всё итальянское, в этой книге Кунау также обдумывал важные для себя вопросы – иногда, юмористически обыгранные, эти размышления вложены в уста Караффы