Осмыслишь. Господи. Разговаривает, как на реабилитации.

– Не знаю. Оставь мне телефон, я перезвоню. Может быть.

– Хорошо. – Она снова кивает, как марионетка, и я наверняка сорвусь, если сейчас же от нее не смоюсь. – Натаниэль, это Бронвин Рохас я видела с тобой?

– Да, – отвечаю я, и она улыбается. – А что?

– Да просто… если ты теперь с ней, значит, мы не слишком сильно тебя испортили.

– Я не с ней. Может быть, ты вспомнишь, что мы оба подозреваемся в убийстве? – говорю я и как следует хлопаю дверью, делая себе же хуже, потому что, когда она снова слетит с петель, чинить ее придется мне.

Оказавшись на улице, я не знаю, куда податься. Беру мотоцикл и еду в центр Сан-Диего, но по дороге, передумав, выезжаю на шоссе I-15 и просто еду на север. Через час я останавливаюсь, чтобы заправиться. Смотрю на телефон, нет ли сообщений. Ничего. Надо бы позвонить Бронвин, узнать, что было в участке. Но с ней, впрочем, все будет хорошо. У нее дорогой адвокат и родители, которые сторожевыми псами встанут между ней и всяким, кто захочет ей навредить. Да и что я ей, черт побери, скажу?

Я убираю телефон и еду почти три часа, пока не выезжаю на широкую пустынную дорогу, обрамленную точками колючих кустов. Хотя уже поздно, здесь, вблизи пустыни Мохаве, жарче, и я останавливаюсь, подъезжая поближе к юкке, чтобы снять куртку. Единственные каникулы с родителями я провел в девять лет, в поездке по кемпингам. Я все время ждал чего-нибудь плохого: что развалится наш древний автомобиль, что мать начнет вопить или рыдать, или отец перестанет шевелиться и разговаривать, как всегда бывало, когда он перебирал. Но все прошло почти нормально. Они держались друг с другом так же напряженно, но ссорились гораздо меньше. Мать была в режиме хорошего поведения – может, потому, что любила эти короткие извилистые деревья, которые повсюду росли. «Первые семь лет жизни юкка просто торчит вертикальным стволом, без ветвей, – говорила мать, когда мы гуляли. – Пройдет много лет, прежде чем она зацветет. И каждый ветвящийся ствол прекращает расти после цветения, так что получается сложная система мертвых участков и новой поросли». Иногда я думал об этом, гадая, что еще в ней могло остаться живым.

Обратно в Бэйвью я возвращаюсь за полночь. Я думал ехать по I-15 всю ночь, пока не рухну от изнеможения. Пусть мои родители как-нибудь проведут свою, с позволения сказать, семейную встречу без меня. Пусть полиция Бэйвью меня найдет, если захочет снова со мной разговаривать. Но именно так поступила бы моя мать. Так что в конце концов я вернулся, проверил телефоны и ответил на единственное пришедшее сообщение – насчет вечеринки в доме Чеда Познера.

Когда я приезжаю, Познера нигде не видно. Я усаживаюсь у него на кухне, держа банку пива и слушая, как две девицы болтают и болтают о какой-то передаче, которую я не видел. Это скучно и не отвлекает мои мысли ни от внезапного появления матери, ни от вызова Бронвин в полицию. Одна из девиц начинает хихикать.

– А я тебя знаю. – Она тычет пальцем в мою сторону. Потом хихикает громче и кладет ладонь мне на живот. – Ты был в передаче «Следствие ведет Мигель Пауэрс», правда? Один из тех четверых, которые вроде кого-то убили? – Она довольно пьяна и пошатывается, наклоняясь ближе. Похожа на многих девушек, бывающих у Познера на вечеринках: симпатяшка, которую тут же забываешь, стоит отвернуться.

– Боже мой, Мэллори! – говорит ее подруга. – Как это грубо.

– Это не я, – отвечаю я. – Я лишь похож на него.

– Врешь! – Мэллори снова пытается ткнуть в меня пальцем, но я отступаю, и она не достает. – Ну, я-то не думаю, что это ты. И Брайанна не думает, правда, Брай?

Подруга кивает.

– Мы думаем на ту, которая в очках. Такая упакованная стерва.

Моя рука, лежащая на бутылке, напрягается.

– Я же тебе сказал, это не я. Завязывай тему.

– Ж-ж-жаль, – протягивает Мэллори, склоняя голову и роняя блестки с глаз. – Не будь таким занудой. Спорим, я тебя развеселю? – Она сует руку в карман и вынимает мятый пакетик с маленькими квадратиками. – Пошли с нами наверх, побалдеем?

Я колеблюсь. Я сейчас готов сделать практически все, чтобы выбраться из собственной головы. Есть такой способ у семьи Маколи. И все уже думают, что я именно такой. Практически все.

– Не могу, – бросаю я, вытаскиваю свой одноразовый телефон и начинаю проталкиваться сквозь толпу.

Не успеваю я выйти, как он звонит. Взглянув на экран и увидев номер Бронвин – хотя звонить может только она, – я чувствую огромное облегчение. Как будто я замерзал и кто-то завернул меня в одеяло.

– Привет, – произносит Бронвин, когда я отвечаю на звонок. Голос у нее далекий, тихий. – Можем сейчас поговорить?

Вторник, 16 октября, 0.30

Перспектива тайно провести Нейта в дом заставляет меня нервничать. Мои родители и без того на меня злятся из-за того, что я не сказала им о посте в блоге Саймона – ни сейчас, ни тогда, когда пост появился. Однако из участка мы вышли без особых хлопот. Робин произнесла высокомерную сентенцию, которая решила дело: «Перестаньте отнимать у нас время вашими бессмысленными гипотезами, которые вы не можете доказать. А если бы и могли, юридических последствий они бы не имели».

Видимо, она была права, потому что я здесь. Хотя и под домашним арестом до тех пор, пока, по словам моей матери, не перестану «ставить под угрозу свое будущее, скрывая свои действия».

– Ты не могла хакнуть старый блог Саймона, пока им занималась? – хмуро говорю я Мейв перед тем, как она ложится.

Она искренне огорчена:

– Он его давным-давно убрал! Я не думала, что он еще существует. И понятия не имела, что ты написала тот комментарий, он же не появился. – Она качает головой, глядя на меня с какой-то подчеркнутой нежностью: – Ты всегда больше расстраивалась по этому поводу, чем я, Бронвин.

Может быть, она права. И пока я лежу в темноте своей комнаты, обсуждая сама с собой, должна ли позвонить Нейту, мне приходит в голову, что я много лет считала Мейв куда более хрупкой, чем она есть на самом деле.

Сейчас я внизу, в медиакомнате, и когда приходит сообщение от Нейта, в котором он говорит, что находится возле дома, я открываю дверь подвала и высовываю голову наружу.

– Сюда! – тихо зову я, и из-за ближайшего ко входу угла появляется тень. Я отступаю в глубь подвала, оставляя дверь открытой.

Он приехал в кожаной куртке поверх рваной мятой футболки, волосы у него прилипли ко лбу, выбившись из-под шлема. Я молча веду его в медиакомнату и закрываю за нами дверь. Родители спят на три этажа выше, но дополнительный бонус звуконепроницаемости в такой ситуации трудно переоценить.

– Итак. – Я сажусь в углу дивана, согнув колени и обхватив их руками, как барьер.

Нейт снимает куртку, бросает ее на пол и опускается на другой конец дивана. Когда я вижу его глаза, взгляд у него такой несчастный, что я почти перестаю сердиться.