банок немецкой тушенки, как на запах приперлись Решетов, Аверин, Малыгин, Карпин и еще пару мужиков из решетовской команды. На столе появилась бутылка, затем вторая и третья. Табачный дым затейливо вился под потолком и плотным маревом густел вокруг керосиновой лампы. Необычайно веселый, перевозбужденный Решетов учил пить по-партизански: две части спирта на одну часть воды, зажевывая зелененькой еловой лапкой. Пили за победу, за дружбу, за всех, кто не вернулся из боя. Откуда-то появилась расстроенная гитара, у Решетова оказался красивый, сильный голос. Гитарные переборы плыли школьными коридорами, вытекая через подоконник распахнутого настежь окна. Зотов захмелел быстро, сказалась усталость, к полуночи лыка уже не вязал и уснул, свернувшись калачиком на диване. Проснулся почему-то на полу, от того, что кто-то бесцеремонный и злой запнулся о голову. Неестественно подогнутая левая рука омертвела, затылок набили сырыми опилками, отчего голову оказалось невозможно поднять, во рту всю ночь веселились помойные кошки. Занавески шумно отдернулись, пыхнув облаками мелкой, въедливой пыли, и Зотов закрыл глаза, прячась от света с поспешностью гоголевской нечисти. Он непроизвольно издал болезненный, исполненный мучения стон.

– Оклемался? – послышался голос Решетова, полосу солнечного света, струившегося из окна, пересекла черная тень. – Вставай давай, времени седьмой час. Сука, да где она!

– Ты чего? – Зотов поднялся и сел, каждое движение вызывало надсадно зудящую боль. На диване спали два партизана из решетовских. Еще чьи-то ноги торчали из под стола.

– Кобуру с ремнем потерял, – огрызнулся капитан. – Помню, на стул положил, а сейчас нет. Если взял кто, башку оторву. Ну что за народ! Прут все, что не приколочено! Сволочи! – голос осекся. – Ну чего ты орешь? Вот же она!

– Нашел?

– В угол запинали, негодники, – Решетов победно затряс кобурой. – А я уж хотел карательную операцию проводить. Ты сам как, живой?

– Живой, – Зотов с трудом взгромоздился на дрожащие ноги. Человек, отдыхающий под столом зашевелился, и на мир воззрились исполненные мукой, красные глаза лейтенанта Карпина.

– Доброе утречко! – в дверь просочился свежий, как огурчик, Шестаков с кувшином в одной руке и котелком в другой. – Дохтура вызывали? Я пришел! На, пей. – он сунул Зотову кувшин.

В нос ударил острый и пряный рассольный дух. Зотов приложился к чаше с нектаром. Рассол был ледяным и бодрящим, к зубам прилипли капустные нитки. Настоящая благодать.

– Давай завязывай, ты не один тут, проглот, – Решетов силой вырвал кувшин и забулькал. Карпин страдальчески тянул руки из-под стола. Получил долю и скрылся в тени. Дальнейшее звуком напомнило старую кобылу на водопое.

– Горяченького похлебайте, – Шестаков снял крышку с котелка. Запахло мясным. – Горяченькое пользительно шибко при вашем недуге.

В котелке плавала сладко парящая, разваренная крольчатина, с бульоном, заправленным луком, морковью, чесноком и сушеным укропчиком. Израненные вином бойцы собрались в хмурый кружок и наперебой заработали деревянными ложками, разрывая мясо, дуя на варево и приохивая, обжигая губы и пальцы. Решетов вытряхнул из кружек и стаканов окурки, налил водки. Противная слабость из тела ушла, в голове приятственно зашумело.

– Фух, – Решетов отодвинулся и погладил живот. – Шестаков, тебе благодарность от лица командования. Святейший ты человек.

– Да я чего, я завсегда, – смущенно улыбнулся Шестаков и выпил свою порцию, медленно, по-эстетски отставив мизинец.

– Как обстановка? – дохнул перегаром Зотов, наваливаясь на стол.

– Тишина, – доложил Степан. – Происшествиев и правокациев ночью не наблюдалось.

– А где Федя? – Решетов огляделся в поисках Малыгина.

– Не видел.

– Помню последнее, он посты пошел проверять, – наморщил лоб Решетов.

– А я не помню, – признался Зотов, силясь зацепиться за хоть какое воспоминание и вечернем угаре.

– Ты в это время уже отрубился. Слабак.

– Отсыпается? – предположил Зотов, пропустив подначку мимо ушей.

– Не, этому борову, чтобы упиться, надо ведро. Я было пытался угнаться, да бросил. Гиблое дело, никакого здоровья не хватит. Где его носит, чертяку?

– К бабенке какой завалился, – усмехнулся Карпин и тут же загрустил. – Я и сам хотел, а вы давай еще по одной да еще по одной, че не мужик? Гады.

– Прямо тебя силком заставляли, – фыркнул Зотов.

– С бабенкою вариант, – оживился Решетов. – Это он может, известный дамский угодник, ни разу не видел, чтобы Федечке какая кралечка отказала. Человек огромного обаяния! Стоп. А Аркаша-кровопийца где?

– Туточки он, – Шестаков паскудно заухмылялся и поманил за собой в коридор. За дверью, под лестницей второго этажа, в обнимку со шваброй, сладенько посапывал Аверин в позе эмбриона, зябко подогнув ноги и подложив под голову кулачек, напоминая румяного, толстощекого пятиклассника. В одних кальсонах и скатанной на грудь, застиранной майке. Одежды рядом не было. Только аккуратно составленные кантик к кантику сапоги.

–Аки херувимчик, жалко будить, – Решетов легонько пихнул Аркашу в пухлый задок. – Подъем!

Аверин утробно замычал, отлягнул пяткой и попытался натянуть на себя в качестве одеяла брошенную уборщицей, грязную тряпку.

Зотов набрал воздуха в горло и заорал:

– Караул! Склад горит! Имущество расхищают!

– Кто посмел? – пьяно взревел Аверин, резво сел, обвел всех мутным взглядом и с облегчением выдохнул. – А, это вы? Шуточки шутите? Жестоко. – и сделал попытку вновь опрокинуться на пол.

– Похмеляться будешь, Аркаша? – тоном демона–искусителя проворковал Зотов.

– А есть? – заинтересовался Аверин.

– В кабинете, на столе, торопись, пока официант не убрал.

– А где одежка моя?

– Никит, ты не видел?

– Ты где раздевался, негодник? – усмехнулся Решетов.

– Не знаю, – огрызнулся Аверин, недоуменно хлопая склеившимися ресницами. – Вроде одетым ложился.

Он перевернулся на карачки и зашарил под лестницей.

В глубине школы хлопнула дверь, по коридорам гулким перестуком разнесся топот, из-за поворота вылетел возбужденный партизан с белой повязкой на шее и смутился, увидев разом столько начальства.

– Ну чего, Павленко? – спросил Решетов

– Там это, товарищ командир, там Малыгин, – партизан неопределенно махнул за спину.

– Чего, Малыгин?

– Сами поглядите, – нахмурился Павленко.

– Толком можешь сказать?

– Вам самому надо, – ослом уперся партизан.

– А чтоб тебя, конспиратор. Веди.

Павленко повернулся и поспешил на улицу. Угрюмо застывшую толпу Зотов увидел издалека. В сердце остро кольнуло. С дюжину местных и партизан стояли у крайней избы, густо обросшей одичавшей малиной и кустами терновника.