Толика в нужное русло, принеся ему чай. – Хотя, что я говорю, ты же за рулем.

– Мне-то нельзя, понятное дело! – отхлебнул чаю Толик. – А вот Петру Алексеевичу с расстройства надо было. Ну, а как поляну накрыли…

– Толя! – поморщился Иван Данилович. – У вас-то с чего вдруг появился этот распальцованный жаргон? Стол, стол накрыли! Нет там больше полян на Преображенке, вы же сами видели!

Егор со смесью удивления и уважения посмотрел на Ивана Даниловича. Его тоже коробил этот бандитский лексикон.

– Ну, короче, как всё принесли, так он давай пить меня заставлять! – ничуть не обиделся Толик.

– Представляю! – засмеялся Егор. – У него ведь не откажешься!

– Ну да, водки чуть не в горло влил! «Я, – говорю, – Петр Алексеевич, не могу водку пить! Мне машину вести! Остановят!»

А он: «Что ты мне пузыри по воде распускаешь! В России завсегда на каждое нельзя свое можно было! Отбрешешься, аль откупишься!»

– Ну, думаю, буду делать вид, что пью, а сам выливать втихую. Так он это просек и потом следил – пока не выпью, только тогда и он. Я, правда, все ж таки схитрил. Сходил в туалет и договорился с официантом, чтобы он мне из особой бутылки наливал, будто водку, а на самом деле воду. Ничего – не заметил.

– Что ты, Толян, все до сути никак не доберешься?! – возмутился Егор.

Толик отхлебнул еще чаю, чмокнул от удовольствия, чтобы подразнить ждущих продолжения слушателей.

– Как чуть-чуть его отпустило, так в воспоминания ударился: «В прошлом своем, – говорит, – чистым воздухом дышу! Вот нырну туда, темно там и неповоротливо, а душе – вольготно! Не чета нынешнему!».

Толик поскреб на груди и продолжал:

– А когда мы обратно ехали, вдруг вспомнил, как скакал однажды с Алексашкой в Кремль через Сокольническую слободу. День был жаркий, захотелось ему пить. А у дороги, на краю луга колодец стоял. Слез он с лошади. – Толик важно набрал воздуха в грудь и продолжил: – Ну так вот, слез он с лошади и подошел к колодцу. Алексашка тут ему деревянную кадку набрал и дал воды напиться. А в это время к ним подошел старец в холщовой рубахе, подпоясанной берестяным пояском, в лаптях и с посохом из корневища. Глаза из-под густых бровей смотрели спокойно и мудро, как на равного.

«Признал я тебя, отрок! – сказал он. – Ты – царь наш, Петр!»

«Скажи мне того, чего я не знаю!» – буркнул Петр и отвернулся.

«Что ж! И скажу! – ответил старец. – Вот ты водицу эту пьешь, а не ведаешь, что с колодца этого пути во все стороны побегут! До самого Кремля подземная река здесь потечет, токмо не водная, а людская!»

«Что ты мелешь, старик! Не пойму тебя!» – требовательно спросил Петр.

«Знамо дело! – прищурился старец. – Ныне не поймешь, а как из сырой землицы подымишься, так и увидишь!»

Рассердился Петр, что старик говорит загадками, а после много раз его вспоминал и велел разыскать. Всю Сокольническую слободу перетряхнули, и Красное Село, и Ольховку, а старец как в воду канул! Никто его не видел, и никто его не знал!

И вот проезжали мы через Сокольники, – продолжал Толик, – Петр Алексеевич вдруг что-то свое вспомнил и попросил остановить как раз напротив входа в метро.

«Что за напасть такая! – говорит. – Дом – не дом, ворота – не ворота, так, безделица какая-то! А посмотри, сколько туда народа идет! Без конца и без краю! И такая же прорва выходит!»

Я ему говорю: «Да это же метро “Сокольники”, Петр Алексеевич. Подземное метро».

«Погоди, – перебил он меня, – мы от Яузы все в гору ехали, а потом часть дороги по прямой, как по плацу! – Тут он повернулся – и опять меня за грудки, да как начал трясти. – Узнаю́ я, Толик, место это! Ей-Богу, узнаю́! Вот они, потоки-то. Да не водные, а людские! Здесь я того старца встретил! Вот оно, пророчество! “Из сырой земли подымишься и поймешь! И идут эти пути до Кремля!” – так он сказал».

Возбужден был ужасно, как будто новую звезду на небе открыл! И так ему метро понравилось, что мы три раза от «Сокольников» до «Охотного Ряда» проехали.

– Ну ты, Толян, даешь! – восхитился Егор, – рассказываешь как по написанному!

– А у меня память техническая! – улыбнулся довольный Толик. – Я, как в машине, все представляю: здесь аккумулятор, здесь зажигание, а здесь карбюратор. И ничего друг без друга существовать не может, так и когда Петра Алексеевича слушаю. Он говорит, а у меня все по карте дороги складывается. Здесь – то, там – другое, ну а диалог – это как зажигание. Одна искра проскочила, вторая, ну и поехали, только путь примечай. А на обратном пути на «Тверской» смеху было, – прыснул в кулак Толик. – Я ему говорю: «Не хотите, Петр Алексеевич, перекусить?».

Он мне: «Ели ж уже! Не желаю ни часа боле терять».

Я говорю: «А давайте в “Макдоналдс” зайдем, там нас обслужат в пять минут».

«Ну уж не завирай, – говорит. – В пять минут у нас только тебю-меню спросят».

«Вот увидите», – убеждаю я его.

Заходим. Зная, что он неприхотлив в еде, я выбрал ему двойной роял чизбургер, картошку и колу. Он восхитился, как там все быстро и ловко, и говорит мне:

«Кабы у нас в стране все так сноровисто работали, то и был бы это рай земной!»

Голос-то у него какой – сами знаете. На нас стали пялиться, и тут кто-то крикнул: «Смотрите, это же Петр!»

Меня тут же оттеснили в сторону, Петра Алексеевича облепили со всех сторон, автографы просят. Я тут перепугался! Он ведь терпеть не может, когда на него пялятся. Ну, думаю, сейчас что-то будет! А он, оказывается, решил, что еда его автографом называется и все у него еду попрошайничают. Он одну руку с чизбургером вверх поднял, а второй рукой отмахивается. А на него напирают, в угол зажали. Тут он разозлился.

«Нате, – говорит, – ешьте, вам все равно на всех не хватит!»

Они опять к нему: «Автограф, автограф»! И бумаги протягивают.

«Петр Алексеевич, – кричу я ему, – они просят вас на память расписаться, чтобы потом перед знакомыми хвастаться».

Он тут оправился, забрал назад свой чизбургер и важно так сказал: «В мои времена страшился народ бумагу получить, к коей рука моя приложилась. Разное это значило. Кому голову с плеч, а кому службу государственную. Легкой жизни бумага сия никому не сулила. Ежели дела хотите, то приходите ко мне в Кремль. Вот там и посмотрим, стоите ли вы того,