Мне дома часто говорили: ты очень похожа на свою мать. Кэтрин не сказала мне этого – у нее отсутствовал рот. Но думала об этом. Так было всегда, когда она меня видела. Ее мысли проникали в мое ухо.

– Мне пора, – сообщила я мисс Баллантайн, метнувшись к двери. – Надо отнести коробку в комнату.

Я устремилась прочь подальше от холодного сгустка в комнате. Из обычной встроенной в стену вентиляции дул холодный воздух, но мне казалось, это была Кэтрин.

* * *

Я оказалась на лестнице, перед групповым снимком с моей мамой. Поставила все еще запечатанную коробку под ноги и низом кофты тщательно протерла пыльное стекло, но этого было недостаточно, чтобы увидеть ее настоящее выражение лица.

Я почувствовала за своей спиной Моне, но не повернулась к ней.

– Где ты была? – задала она вопрос моей спине.

– Здесь, – ответила я. – Поблизости.

Она застыла на месте. Я очень хорошо ощущала ее присутствие, ее длинные ноги, как она сняла обувь и со скрипом прижала пальцы ног с фиолетовыми ногтями к полу, как ее легкие вбирали кислород, когда она дышала. После увиденного в том кресле ее присутствие почему-то успокаивало и придавало мне уверенности. Таким образом не помогало даже мамино изображение за стеклом.

Наконец я отвела взгляд и повернулась. Сегодня она была рыжеволосой.

– Ты в порядке? – спросила она. Я ответила утвердительно. – Уверена?

Она схватила меня за руку, но я не поняла, зачем, пока она не пожала ее, словно мы – два джентльмена, встретившиеся на давно мощенной улице во время прогулки. Она слишком заискивающе улыбалась. Но на моей руке ничего не оказалось.

– Если ты ищешь его, то его на мне нет, – сказала я.

– Что ты имеешь в виду? Ищу что?

Она знала, о чем речь, и я это понимала, но мы все равно этого не озвучили.

– Ты утаиваешь секреты, – сказала она. Никакого осуждения, всего лишь наблюдение.

– Ты мне сказала так делать в первый день нашего знакомства, – парировала я.

Она кивнула.

– Это да.

Я подумала, что она не испытывала совершенно никакого чувства вины по поводу того, что оставила меня в ресторане с неоплаченным счетом – она даже не подняла эту тему. Она не была со мной настоящей даже после обеда в спрятавшемся под улицей темном тихом местечке с низким потолком, где она сидела с тающей капелькой шоколада от круассана в уголке рта, а я делилась всеми секретами, ничего не получая взамен.

– Я знаю, что ты была в моей комнате, – заявила я. – Не отрицай.

– Когда? Как? Я только сейчас иду наверх.

– Пожарная лестница. Ты забралась ко мне в окно, искала мой тайник, но не нашла его…

Произнеся это вслух – сделав признание, что у меня имелся тайник, внутри моей комнаты, – я замолкла.

Ее глаза оживились, и меня это должно было обеспокоить, только мое внимание привлекло кое-что другое. И по ногам начали подниматься мурашки.

Моне обеспокоенно наморщила лоб. Голос звучал громко.

– Ты действительно в порядке, Бина? У тебя снова приступ? Знаешь, это выглядит не очень сексуально. Мне кажется, тебе надо присесть.

Приступ. Последний раз мне о нем говорила мисс Баллантайн, в мой первый день здесь, когда я сидела в ее пыльном кабинете. И у меня болела голова, но к этой боли я привыкла – она похожа на неприятный гул на заднем плане, который всегда со мной, даже когда сплю.

Дело совсем не в этом.

А в моей маме. Молодой маме, изображенной на групповом портрете. Она изменилась, так же как происходило с портретом внизу. Теперь она пристально смотрела вперед – на меня. Она стояла в верхнем ряду, прямо под рамкой с Кэтрин де Барра. Зажатая среди других девушек, рот открыт, будто хочет сказать что-то важное, руки в отчаянном взмахе зависли в воздухе.

Она что-то кричала в камеру. Махала мне.

Предупреждала меня.

Клянусь, до этого она такого не делала.

Я подошла поближе.

– Мам?

Чем ближе я подходила, тем более размытой становилась фотография. Я сорвала рамку со стены, но ее фигуру затянуло дымкой, появились какие-то точки, превратив фотографию в поле черного, белого и серого.

Моне все пыталась заглянуть через мое плечо. Лестница изгибалась над и под нами, из стен сочились тени, но больше никого поблизости не было. Я уронила рамку на пол – возможно, она разбилась, не знаю, – подняла коробку и рванула наверх. Я услышала, как меня зовет Моне, ее шаги за своей спиной, но забежала в комнату, задвинула засов и села на пол спиной к двери, чтобы она не смогла пройти. Она всегда вызывала у меня любопытство, желание следовать за ней и подслушивать, впитывать все в себя и понимать.

А теперь она преследовала меня.

* * *

Через какое-то время она ушла. Оставила меня в покое. Я встала с пола и сказала себе, что пора.

Похоже, мама хотела, чтобы я открыла коробку. В моих руках находилось все, что она должна была сказать, все ответы.

Только сначала я ничего не поняла. В обычной коричневой коробке лежала другая: обувная, в которую поместилась бы пара сапог высотой по колено, только обуви там не оказалось. И фотографий тоже. Вместо них я нашла все то, чем восхищалась всю свою жизнь, предметы, приколотые к доске над маминым комодом. Они каким-то образом оказались здесь.

Я разложила их все на полу комнаты. Фотографии она вряд ли использовала для прослушиваний. Снятые в естественной обстановке, с размытым изображением – настоящая ярмарка цветов. Ее волосы разных оттенков и длины, на лице разные улыбки – милые, скромные, ее смеющейся. Я уже видела эти фотографии, но теперь посмотрела на них в новом свете, стараясь понять. Здесь ее руки лежали на плечах очень знакомых девушек, на следующей она гримасничала с ними на пожарной лестнице, на этой позировала с извивающимся котом в серую полоску.

Я подняла последнюю фотографию и всмотрелась в кота. Белый живот. Белые лапки. Описание соответствовало объявлению старушки.

Еще внутри лежали корешки от билетов в клубы, на фильмы и спектакли. Я знала все истории. В самом низу коробки лежал четырехлистный клевер в пакетике. Я вспомнила, она рассказывала мне, как нашла его в Центральном парке. Она была так удивлена этому, как будто магия отметила ее в этом огромном пространстве зеленой травы. А теперь магия или что похуже перенесла его сюда.

Как только я пыталась найти этому нормальное объяснение, мое тело пробирала та же жуткая дрожь, поднимающаяся от пальцев ног до макушки пронзительная мысль, что не стоит этого делать.

Не надо.

На пожарной лестнице раздался какой-то шум – не от построившей гнездо голубки, не от ветра, а от чего-то более призрачного и нерешительного. Но мне было плевать. Мною овладели эмоции, и я больше не могла смотреть на все эти предметы и пытаться соединить точки. Я оттолкнула шкаф, хотела пробраться к нише и втиснулась между батареей и стеной, чтобы убрать прежнюю Дон туда, где я могла ее избегать. Она пыталась сбежать, как и Кэтрин, и ей удалось. Все это время она вела себя смело и почему-то не хотела, чтобы я оказалась здесь.