Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Когда я просунула внутрь руку, мне показалось, будто ко мне из верхнего ящика ее шкафа на Блу-Маунтин-роуд тянулась другая.
* * *
Я выбралась на улицу уже в темноте, почти ночью. Кабинет мисс Баллантайн был заперт, поэтому я не могла воспользоваться ее телефоном. И не хотела просить телефоны у других девушек.
Я не думала, что будет легко найти телефон-автомат. Но несколько раз повернула и увидела на углу серебристую будку с древним обклеенным листовками липким аппаратом. Подняла трубку и с удивлением услышала гудок. Для монет самая настоящая прорезь, и за местные звонки требовалось заплатить двадцать пять центов – как во время маминого проживания здесь.
Но мой звонок не считался местным. Я на всякий случай засунула все четыре четвертака, нажала на кнопки и услышала гудок.
Мама никогда не отвечала на незнакомые номера, но я подумала, кто-нибудь из домашних ответит на домашний телефон, установленный на желтой кухне. И оказалась права. Мне ответила Даниэла – уж она вряд ли бросит трубку. Мне повезло.
– Дай мне поговорить с моей мамой, – попросила я ее. – Передай ей трубку.
На другом конце линии послышалась суета, когда она поняла, что это я звонила с неизвестного номера, это действительно я. Столько помех.
Когда она, но не мама, снова ответила, ее голос звучал серьезно.
– Как ты вообще звонишь? – спросила она. – Я не понимаю.
– По телефону-автомату.
– О господи, – сказала она. – Шэр, иди сюда. Она говорит, что она – Бина. Звонит из… я даже не знаю откуда. Хочет поговорить с мамой.
– Не давай маме телефон.
– Алло? – сказала я.
Я услышала на заднем плане Шарлотту.
– Если это действительно она, скажи, пусть проваливает.
– Я не могу так сказать.
– Скажи, пусть проваливает и никогда не появляется.
Даниэла вернулась. Замешкалась и произнесла тихим голосом:
– Проваливай, – услышала я ее сквозь помехи. – Навсегда.
И она повесила трубку. У меня закончились четвертаки, но звук в трубке не исчез.
Я потеряла счет времени. На неделе комендантский час наступал раньше, и я должна находиться в своей комнате, а не слоняться по улицам. Надо было…
– Мисс, – произнес кто-то. – Вам нужна помощь?
До этого меня на улице как-то не замечали, не предлагали помощь. Город не должен быть таким. Такого мне мама не рассказывала.
Я протолкнулась мимо них – женщины в черном, еще двух женщин в черном; здесь все носили черное, словно надеялись исчезнуть в ночи. А потом это произошло. Я оказалась одна. Перестала быть самой собой. Стояла у фонаря, покачиваясь. Мне нужно было на что-то опереться. Я с ногами забралась на канализационную решетку. Не могла вспомнить, в какой стороне «Кэтрин Хаус», сколько поворотов я прошла, сколько перекрестков, знаков «Стоп», что делала, куда положила ключи.
– Девушка, мне кого-нибудь вызвать? – Рука с маникюром держала перед моим лицом усыпанный камнями телефон. Мне хотелось схватить его и убежать, вырвать его из рук, как вор, и исчезнуть. Но еще хотелось лечь на асфальт, потому что лодыжка болела, и ноги отказывались работать, а видела я лишь сквозь прикрытый здоровый глаз.
Вокруг меня запахнулась штора темноты, потом раздался звук приближающегося поезда, и все побелело, стало как белая стена в пустой комнате.
* * *
Я прорвалась, повалилась назад. Кто-то взял меня за руки, придержал, а потом отпустил, и я съежилась на небольшом клочке асфальта по другую сторону ворот. Передо мной возник «Кэтрин Хаус», городской двор без травы, и я каким-то чудом очутилась внутри его; от улицы меня отделяли громадные железные ворота.
Вокруг меня столпились девушки.
Гретхен. Лейси. Анджали. Кто-то еще.
Слышались их голоса.
– Она пыталась остаться вне территории.
– Она получила урок.
– Оставьте ее. – Надо мной склонилась Анджали, пронзила меня взглядом. – Не надо было этого делать, – сказала она мне.
– Где я? – спросила я.
– Дома, – тихо ответила она. – Там, где твое место.
Когда я оказалась в безопасности за запертыми воротами и вызванный мною переполох утих, девушки потеряли интерес ко мне и устремились к крыльцу. Я не особо располагала вариантами, куда пойти – либо к воротам, чтобы держаться за решетку и ощущать дуновение ветра, либо подняться с ними, зайти за черную дверь и шторы, внутрь. Туда и пойду, но не сейчас.
Потом я заметила, что рядом со мной осталась лишь одна пара ног.
Ногти с фиолетовым лаком.
Одна нога меня аккуратно подтолкнула, а потом колени согнулись, и приблизилось лицо. Сегодня ее волосы были огненными, всех оттенков пламени.
– Я ухожу в субботу ночью, – сообщила она. Замолчала. Вокруг нас кричал город, и мне не позволялось в него вернуться; придется дождаться утра. – Возможно, ты могла бы пойти со мной.
Я попыталась рассмотреть выражение ее лица. Мое зрение обретало четкость, и теперь, когда я оказалась за воротами, оба глаза все видели.
– Как? – спросила я.
Она почесала нос. И в этот момент я увидела его. Опал в простой серебристой оправе. Она носила его сверху, чтобы он испускал танцующий свет на ее руку. Он подходил ей идеально, но внешность не имела значения. А вот намерения имели. Цель.
Тот шелест на пожарной лестнице – это была она. Я беспечно полезла в свой тайник. Не думала, а как только вышла из дома, она нашла и присвоила опал. Небольшая часть меня все еще билась, все еще думала, что связь с мамой важна – и мне нестерпимо хотелось схватить ее за руку, пока она не поняла, что происходит, и стянуть камень с ее руки. Но у меня не осталось сил, а кроме того… оно так идеально смотрелось. Такому человеку, как я, нельзя иметь что-то такое. Я это испорчу.
– Твоя мама знала секрет, – сказала она. – Не знаю, как она все выяснила. Но я попытаюсь. Мой договор аренды заканчивается в воскресенье. А твой?
В понедельник первое августа, начнется месяц, который я не думала проживать в этом доме. А теперь я увидела, что не могу отсюда уйти. Мама пыталась мне это сказать. Другие девушки пытались мне это сказать. И Моне знала все это время.
Я потянулась к ее руке, но чтобы только подняться на ноги и добраться до крыльца.
Возможно, дело в мерцающем на ее пальце опале. Возможно, я действительно впервые поверила в то, что она говорила мне.
– Встретимся около полуночи на крыше, – сказала она. – В воскресенье.
Она начала подниматься к крыльцу, пока я не ответила, не начала задавать вопросов: должно ли все происходить именно на крыше, зачем и как, и ты уверена, что я могу пойти с тобой? Я не спросила ее, но это все равно не имело бы значения. За тот месяц, что я ее знала, Моне Мэтис показала, что предпочитала избегать правды. Если я хотела ей верить, придется соединить точки и самой совместить все элементы.