Лорке еще и шестнадцати нет, а Макс вполне взрослый человек! Не сегодня-завтра женится на какой-нибудь ровеснице и будет прав!

Антонина Борисовна опять некрасиво сморщилась, и слезы снова залили ее лицо. Лора понимала, что прямо сейчас рушится тот шикарный замок, который в своих мечтах мама выстроила для нее, своей единственной и горячо любимой дочери. Но он когда-нибудь все равно рухнул бы, ибо стоял на песке. Пусть это случится сегодня. А уже завтра они все начнут жить сначала. По-другому. Лора набрала в грудь побольше воздуха и сказала:

— А еще, мама, я не покупала годового абонемента в бассейн, потому что…

Она не успела закончить, так как ее перебил Тахтаев:

— Потому что мне срочно понадобились деньги, и я занял их у Лоры! Да! Но вы не волнуйтесь, она в бассейн ходила! На месячный абонемент денег хватило! А сегодня я как раз пришел, чтобы возвратить долг. — Он полез в карман своей куртки, вытащил из него пачку купюр и протянул Антонине Борисовне. — Вот… Спасибо большое… очень выручили… я бесконечно благодарен… Никогда не забуду… Я не мог не отдать… Лора ни в чем не виновата…

Антонина Борисовна с удивлением взирала на деньги и явно не знала, что сказать. Потом несколько собралась и задавленно произнесла:

— Уж добивай меня, дочь… На фортепьяно тоже не ходишь?

Лора рассмеялась и с облегчением сказала:

— Хожу! Вот на фортепьяно я хожу!

Она развернулась к стене, где стоял инструмент, ногой выдвинула из-под него круглый стул, села и заиграла любимую мамину «Лунную сонату». Музыку Лора действительно любила и бросать занятия ею не собиралась. При этом никаких иллюзий давно не строила. Она знала, что настоящей пианисткой ей никогда не быть. Учительница всегда посмеивалась над тем, с какой силой и темпераментом Лора ударяла по клавишам. Она говорила, что даже «Лунная соната» у нее получается — солнечной, а любая печальная мелодия — веселой. Вспомнив это, она прервала сонату и заиграла «Турецкий марш» Моцарта. Когда закончила и повернулась к матери, лицо той уже не было таким бледным и несчастным, хотя, конечно, и радостным назвать его было Трудно.

— Скажи, Лорочка, — начала Антонина Борисовна, — про медсестру ты все-таки со злости сказала, да? Чтобы мне больнее было?

Лора тяжело вздохнула, уронив руки на колени. Потом протянула их к маме и сказала:

— Да ты посмотри, какие у меня руки сильные! И еще они чуткие… Я это недавно поняла… Я действительно смогу людей лечить. И я очень хочу это делать!

— Ну почему непременно медсестрой? Можно ведь после одиннадцатого класса поступить в медицинский вуз и стать… ну, я не знаю… стоматологом, к примеру. Очень выигрышная специальность.

Лора видела, что мама начала сдавать позиции, но поддакивать ей все равно не хотела.

— Нет! — отрезала она. — Я не хочу быть стоматологом с выигрышной специальностью. И одиннадцать классов я заканчивать не буду. Будущим летом непременно поступлю в медучилище. Я хочу пройти этот путь с самого начала, с самых азов. Если даже санитаркой придется работать на практике, я не против, потому что еще не решила, какую врачебную специальность выбрать. Мне надо осмотреться в больницах, в поликлиниках. Разобраться, что к чему.

— Я всегда знал, что ты у меня молодец, Лорка, — с улыбкой сказал Эдуард Николаевич. — Ты сильная! Решительная! И у тебя все получится! А мы с мамой всегда тебя поддержим, ведь правда, Тонечка!

Бедная Тонечка вынуждена была встать со своего стула и спрятать расстроенное лицо на груди у мужа, который с готовностью очень ласково прижал ее к себе.

— Ну раз все так хорошо устроилось, — начал Тахтаев, — может быть, мы с Лорой прогуляемся, а? А вы… — Он указал рукой на обнявшихся Рябининых-старших, — …пока все переварите… Время-то еще детское… начало восьмого…

— Идите, — махнул рукой Эдуард Николаевич, а Антонина Борисовна смогла только пробурчать в грудь мужа что-то нечленораздельное.

— Ну ты выдала! — восхитился Тахтаев, когда они с Лорой уже сидели у него в машине. — Чего это тебя вдруг в санитарки потянуло?

— Не так давно пришлось вдоволь насмотреться на человеческие страдания и даже облегчить их в некоторой степени. Поняла, что это мое, — ответила она.

— Не на страдания ли твоего френда интернатского?

— И на его тоже, — быстро ответила Лора и, не желая развивать эту тему, перешла к другому вопросу: — Макс, я ведь очень не скоро смогу отдать тебе деньги. Наверно, зря ты встрял. Уж вывалила бы сегодня все на родителей до кучи…

— Ага! Им только еще рассказов про ментов, грабежи и вандализм не хватало! Боюсь, Антонину Борисовну тогда вообще не откачали бы.

— Ну… может, ты и прав… И все равно денег у меня в ближайшее время в руках не будет.

— Охотно верю! А если еще и в санитарки пойдешь, то их у тебя вообще никогда не будет, а не только в ближайшее время!

— Нет! Я обязательно как-то извернусь… заработаю… Летом где-нибудь. Я найду способ. Ты же меня знаешь: если я чего-то хочу, то обычно добиваюсь этого!

— Послушай, Лора… — Тахтаев начал это каким-то совсем другим, не дурашливым, как обычно, а очень серьезным голосом. — …не нужно мне отдавать деньги. Я их для тебя заработал. Сам. Ни у кого не занимал. Честное слово. А ты… Ты ведь о чем-то поговорить со мной хотела. О чем? Я тебя слушаю.

Лора посмотрела в глаза Максима и задумалась. А надо ли спрашивать его о том, о чем хотела? О таких вещах, наверно, не спрашивают. О них люди сами говорят, если захотят.

Молчание затягивалось. Тахтаев отвернулся от Лоры и, глядя строго в лобовое стекло машины, медленно произнес:

— Ну… тогда я сам скажу… Я вижу, что интересен тебе только как друг детства. Хоть нас мамаши уже давно виртуально поженили, но все это несерьезно. У тебя нет ко мне никаких романтических чувств. Мне кажется, что ты иногда даже стараешься полюбить меня, но у тебя ничего не получается, а потому — брось стараться. Лорка… А вот я… — Макс помолчал, нервно потер рукой подбородок, потом, упрямо качнув головой, все же продолжил: — Вдруг дико влюбился в тебя, в девчонку, которой помогал куличики строить в песочнице и учил на велосипеде кататься… Но это тебя ни к чему не обязывает. Тебе всего пятнадцать. И я ни на что не имею права рассчитывать. Но я буду ждать тебя, сколько смогу… А если не дождусь, то, как сказал твой отец, женюсь на ком-нибудь другом. Хоть на той же Ирме… Надеюсь,