маркерами, намекающими на фаллический символ305. Противопоставление литературной эротики внелитературной порнографии аналогично противопоставлению эзоповских произведений политической публицистике: у художественных систем (ЭЯ и эротическое иносказание) и внехудожественных разные темы и цели. Художественные устремлены к психологическим результатам, к тому, чтобы вызвать очищающее переживание читателя, нехудожественные – к непсихологическим (физиологическим – эрекция, политическим – восстание).

2. Мы посвятили нашу работу исследованию структуры эзоповского текста. Задача дать историческую картину развития ЭЯ в русской литературе не ставилась. Однако нам представляется справедливым в заключение вернуть наш предмет из лабораторного вакуума в живую атмосферу истории общественного развития.

Мы говорили выше о процессе обучения читателя ЭЯ. Рано или поздно наступает такой момент, когда масса обученных эзоповских читателей становится критической. Захватывая всю мыслящую часть общества, ритуальная эзоповская игра становится самоцелью, теряет свое позитивное философское содержание, действуя как анархическое всеотрицание. В этот период лидеры новой интеллектуальной волны начинают литературную борьбу против ЭЯ. В знаменательном описании литературного карнавала в «Бесах» Достоевский гротескно изобразил общество, в котором ЭЯ вытеснил все остальные формы творческого мышления. Обратим внимание, что в нижецитируемом отрывке в карикатурных пластических образах представлены и все основные элементы эзоповской поэтики.

«Честная русская мысль» изображалась в виде господина средних лет, в очках, во фраке, в перчатках и – в кандалах (в настоящих кандалах).

Под мышкой этой мысли был портфель с каким-то «делом». Из кармана выглядывало распечатанное письмо из‑за границы, заключавшее в себе удостоверение для всех сомневающихся, в честности «честной русской мысли». Все это досказывалось распорядителями уже изустно, потому что торчавшее из кармана письмо нельзя же было прочесть.

В приподнятой правой руке «честная русская мысль» держала бокал, как будто желая провозгласить тост. По обе стороны ее и с нею рядом семенили две стриженые нигилистки, a vis-a-vis танцевал какой-то тоже пожилой господин, во фраке, но с тяжелою дубиной в руке и будто бы изображал собой непетербургское, но грозное издание: «Прихлопну – мокренько будет» <…> Вдруг раздался громкий смех над одною проделкой в кадрили: издатель «грозного непетербургского издания», танцевавший с дубиной в руках, почувствовав окончательно, что не может вынести на себе очков «честной русской мысли», и не зная, куда от нее деваться, вдруг, в последней фигуре, пошел навстречу очкам вверх ногами, что, кстати, и должно было обозначать постоянное извращение вверх ногами здравого смысла в «грозном непетербургском издании». <…> Хохот толпы приветствовал, конечно, не аллегорию, до которой никому не было дела, а просто хождение вверх ногами во фраке с фалдочками306.

Как всегда ясно проницающий глубину психологических процессов, Достоевский, после тщательного изображения ряда эзоповских иносказаний, утверждает, что успех идейного маскарада зависит не от содержания намеков, а от «умения ходить вверх ногами». Достоевского не устраивает не только идеология, но и эстетика, стоящая за ЭЯ.

Видимо, сходный период переживаем и мы сейчас, сто лет спустя, вслед за почти двумя десятилетиями расцвета эзоповской литературы в СССР. Симптоматично не только то, что все большее число писателей, настроенных оппозиционно, предпочитают публиковать свои вещи за границей или распространять в самиздате, но не прибегать в своем творчестве к ЭЯ, но и то, что реагирующая всегда с некоторым опозданием идеологическая цензура сфокусировала свое внимание именно на ЭЯ. Само выражение «эзопов язык», которое еще недавно в советской печати употреблялось лишь в положительном контексте, в связи с творчеством Салтыкова-Щедрина, Чернышевского и других писателей, официально объявленных предтечами нынешней правящей идеологии, с недавних пор стало употребляться представителями официоза в обвинительном смысле. Именно в употреблении ЭЯ обвинил критик А. Михайлов составителей и авторов альманаха «Метрополь»307.

3. Выводы

1) Внутренним содержанием эзоповского произведения является катарсис, переживаемый читателем как победа над репрессивной властью.

2) Идеологическая цензура и эзоповские писатели и читатели вовлекаются в постоянно длящуюся игру ритуального характера.

3) В историческом плане массовое увлечение ЭЯ предшествует изживанию его как популярного метастиля.

БИБЛИОГРАФИЯ

1. Семантика текста, теория стиля и ЭЯ

Балли Ш. Французская стилистика. М.: Изд-во иностр. лит., 1961.

Бахтин М. М. Проблемы поэтики Достоевского. М.: Худож. лит., 1972.

Бахтин М. М. Творчество Ф. Рабле и народная смеховая культура Средневековья и Ренессанса. М.: Худож. лит., 1965.

Бахтин М. М. Эстетика словесного творчества: Сб. статей. М.: Искусство, 1979.

Виноградов В. В. О теории художественной речи. М.: Высшая школа, 1971.

Григорьев В. П. Эзопов язык // Краткая литературная энциклопедия. Т. 8. М.: Сов. энциклопедия, 1975. Стб. 839–840.

Иванов Вяч. Вс., Топоров В. Н. Постановка задачи реконструкции текста и реконструкции знаковой системы // Readings in Soviet Semiotics / Ed. by L. Matejka, S. Shishkoff, M. E. Suino, I. R. Titunik. Ann Arbor: Michigan Slavic Publications, 1977. P. 53–54.

Левин Ю. И. Семантическая структура русской загадки // Труды по знаковым системам. Вып. 6. Тарту: Изд-во Тартуского гос. ун-та, 1973. С. 166–190.

Лотман Ю. М. Структура художественного текста. М.: Искусство, 1970; переизд.: Providence: Brown University Press, 1971.

Морозов А. А. Русская стихотворная пародия // Русская стихотворная пародия (XVIII – начало XX века). Л.: Сов. писатель, 1960.

Потебня А. А. Эстетика и поэтика. М.: Искусство, 1976.

Тексты советского литературоведческого структурализма / Hg. von K. Eimermacher. München: Wilhelm Fink Verlag, 1971.

Riffaterre M. Criteria for Style Analysis // Word. 1959. № 15. Р. 154–174.

Riffaterre M. Stylistic Context // Word. 1960. № 16. Р. 207–218.

Semiology and Parables: Exploration of the Possibilities Offered by Structuralism for Exegesis / Ed. by D. Patte. Pittsburgh: Pickwick Press, 1976.

2. Русская дореволюционная литература и ЭЯ

Берков П. Н. Одно из первых применений эзоповского языка в России // Проблемы теории и истории литературы: Сб. статей, посвященных памяти профессора А. И. Соколова. М.: МГУ, 1971. С. 74–82.

Дмитриев В. «Эзоповский язык» // Русская речь. 1971. № 5. С. 33–39.

Евгеньев-Максимов В. Е. Очерки по истории социалистической журналистики в России XIX века. М.; Л., Госиздат, 1927.

Евстигнеева Л. А. Журнал «Сатирикон» и поэты-сатириконцы. М.: Наука, 1968.

Ефимов А. И. Язык сатиры Салтыкова-Щедрина. М.: МГУ, 1953.

Каноныкин Н. П. Основные черты эзоповского стиля Щедрина // Ученые записки Ленинградского гос. пед. ин-та им. Герцена. Т. 59. Л., 1948.

Лазерсон Б. И. Ирония в публицистике Н. Г. Чернышевского // Н. Г. Чернышевский. Статьи, исследования и материалы. 1 / Ред. Е. И. Покусаев, Ю. Г. Оксман, А. П. Скафтымов. Саратов: Саратовское кн. изд-во, 1958. С. 272–335.

Лазерсон Б. И. Парабола в публицистике Н. Г. Чернышевского // Н. Г. Чернышевский. Статьи, исследования и материалы. 2 / Ред. Е. И. Покусаев. Саратов: Изд-во Саратовского гос. ун-та, 1961. С. 154–173.

Лазерсон Б. И. Публицистика Чернышевского в годы революционной ситуации (К характеристике иносказательного мастерства Чернышевского) // Н. Г. Чернышевский. Статьи, исследования и материалы. 3 / Ред. Е. И. Покусаев, Н. М. Чернышевская. Саратов: Изд-во Саратовского гос.