Сам юный Риарио сначала попросту размяк от вкусной еды и выпивки, но под строгим взглядом наставника постепенно пришел в себя.

Когда ничего не произошло в Монтуги, Рафаэль радовался, втайне надеясь, что не произойдет совсем. Теперь сорвалось во Фьезоле. Он попытался шепотом убедить архиепископа:

– Разве это не знак? Разве так Господь не показывает нам тщету и греховность наших планов?

Сальвиати посмотрел на кардинала с презрением и посоветовал напроситься в гости к Медичи на виа Ларга.

Еще хуже – прийти в дом, чтобы убить хозяев!

Рафаэль не смог сам произнести эту просьбу, язык не повернулся. С усмешкой попросил Сальвиати:

– Милорд Медичи, кардинал Риарио наслышан о ваших коллекциях, о великолепии внутри вашего дома, но не решается попросить показать все ему.

Медичи улыбнулся:

– Я готов показать вашему преосвященству все, что вас заинтересует.

– Благодарю вас, милорд Медичи.

– А меня пустите ли в свой дом? – Сальвиати сама скромность.

– Конечно, ваше преосвященство. Всех приглашаю на виа Ларга завтра на ужин. Утром месса, а вечером милости прошу…

Сальвиати перевел взгляд с Медичи на Риарио, потом обратно и поинтересовался:

– Ваша семья будет на мессе?

– Да, конечно.

– Прекрасно, ее как раз собирался служить сам кардинал.

Кардинал не собирался, это было видно по его смущению, но архиепископ сумел поправить ситуацию:

– Это будет его первая месса, Его Преосвященство смущается. Кардинал Риарио, это же прекрасно – служить впервые в таком соборе, как Санта-Мария дель Фьоре во Флоренции! Вы на всю жизнь запомните свою первую службу.

Уезжали далеко за полночь и то только потому, что утром служба в Дуомо.

Встреча назначена в доме матери архиепископа Сальвиати. Конечно, если их увидят, будет трудно объяснить, что делает столь разношерстное общество под утро у почтенной, к тому же лежащей который день в горячке матроны. Оставалось надеяться, что никто из агентов Медичи не увидит.

Комната слабо освещена, но и при таком свете видно, что архиепископ на содержание матери средств не жалеет. Резная мебель хороша, как и фламандские гобелены и яркие тарелки из Монтелупо, которые так полюбились флорентийцам. Монтесекко подумал, что стоит привезти несколько домой, чтобы порадовать и своих любимых женщин.

От колеблющегося пламени свечей по стенам метались огромные уродливые тени. Когда света много и свечи стоят в разных местах комнаты, эти тени незаметны, но сейчас два подсвечника по три свечи стояли только на столе, потому тени ожили.

– Проходите, мессир Монтесекко.

Следуя приглашающему жесту архиепископа, Джанбаттиста Монтесекко прошел к столу и присел напротив Сальвиати. За этим же столом уже сидели Якопо Браччолини и Бернардо Бандини. В стороне у стены два монаха – Маффеи и Баньоне. Браччолини потягивал вино из небольшого кубка, Бандини полировал кусочком замши свои ухоженные ногти, монахи сидели, глядя прямо перед собой.

Ясно, все заговорщики в сборе, не хватает только отца и сына Пацци.

– Закрой двери, Джованни, – приказал слуге Сальвиати и сделал приглашающий жест монахам. Те переместились к столу.

– Нужно обсудить завтрашние действия. Тянуть дольше некуда, другого случая нам не представится.

– Мы не будем ждать Пацци? – удивился Монтесекко.

– Зачем они нам?

– Разве не Франческо должен убить Медичи?

Архиепископ поморщился:

– Он лишь ширма. Убивать будут другие. Итак, вы, – сухой желтый палец с тщательно подпиленным ногтем ткнул в сторону Браччолини, при этом перстень на пальце зловеще сверкнул красным, – со своими людьми со мной к Синьории. Вашей задачей будет захват Синьории, и еще нельзя дать зазвучать этому их огромному колоколу.

– Корове? – зачем-то уточнил Бандини.

Архиепископ недоуменно посмотрел на Бандини и, сообразив о чем тот, отмахнулся:

– Какая разница, как они зовут свой колокол. Его звук – это набат, который созовет флорентийцев на площадь. Нам это ни к чему! Горожане должны ужаснуться убийству Медичи, потом захвату своих приоров, а наутро проснуться при новой власти. Вы возьмете на себя Джулиано, с вами будет Франциско Пацци.

– Зачем он мне, я сам справлюсь! – фыркнул Бандини.

– Нужно же и ему дать поиграть в игру под названием убийство. Великолепный ни вас, ни его к себе не подпустит, потому Лоренцо Медичи возьмете на себя вы, – палец ткнул в Монтесекко. – Вам будет очень сложно удержать толпу и от паники, и после того, как они сообразят, что произошло. Потому надеюсь на ваше умение держать оборону. Чтобы ошеломить людей и выиграть время, как только Медичи будут убиты, выбросите их трупы из собора на площадь…

– Подождите, Ваше Преосвященство, – остановил его Монтесекко. – О каком соборе идет речь?

– О Дуомо, конечно, каком же еще?

– Вы хотите убить Медичи в соборе?!

– Не столь важно, хочу я или нет. Да, убийство состоится завтра в соборе.

– Но мы договаривались о пире, во время пира убить легче.

– Что же вы до сих пор не сделали этого, милорд? – насмешливо осведомился Сальвиати. – Ваши люди в Монтуги сидели за каждым кустом, но Медичи уехал домой живым и здоровым.

– Но братья не были вместе, а у нас приказ: только обоих сразу.

– На пирах они и не будут.

– Но на завтра мы приглашены на ужин в их дом на виа Ларга, там-то они вместе.

Сальвиати начал злиться:

– Милорд, вы видели охрану во Фьезоле, поняли, что Медичи очень осторожен, он сделает все, чтобы не дать повода для нападения, и его слуги хорошо владеют кинжалами, поверьте. К тому же ваших людей туда попросту не пустят, как и Бандини или Браччолини. Будем только вы, я, тряпка-кардинал, сумасшедший сынок Пацци и старый Якопо, который и пальцем не пошевелит в случае опасности. Вы собираетесь вдвоем выстоять против вооруженных слуг Медичи? Из меня тоже мечник неважный, имейте это в виду.

– Но мы договаривались на убийство во время пира, – продолжил твердить Монтесекко.

Архиепископу надоело пассивное сопротивление кондотьера, голос стал жестким, даже ледяным:

– Единственное место, где завтра будут оба брата, – месса в соборе, которую будет служить кардинал. И, заметьте, будут без большой охраны и слабо вооружены. Другой возможности нам не представится.

Монтесекко поднялся, глубоко вздохнул и произнес столь же жестким и решительным тоном:

– Я, ваше преосвященство, человек верующий в отличие от вас. И я не совершу убийство в святом месте!

Глаза архиепископа смотрели по-прежнему холодно, кажется, он даже не удивился неожиданному протесту кондотьера. Выйти Монтесекко не успел, у двери его догнал ледяной голос Сальвиати: