матрицы, которую представляет собой человеческое сознание, была бы невозможна.

До моего отбытия в прошлое академик, рассчитавший технологию, дал несколько намёков, которые, по его мнению, «не привели бы к схлопыванию функции».

Намёки эти чем-то походили на трактовки гексаграмм, которые я получал от китайца. Что, впрочем, не удивительно: теперь я начал понимать — это различные способы описания одного и того же явления, которое лежит в самой основе информационной структуры реальности.

Вот только советы, полученные мной от китайца и от академика довольно сильно отличались, вплоть до противоположного значения. Сначала я подумал, что это забавный курьёз. Ошибка интерпретации, зависящая от целей спрашивающего. А потом понял, что это — способ защиты той самой свободы воли, на которую и рассчитаны сложные информационные системы.

Окончательное решение принимал я сам. И за последствия отвечал тоже я, и никто другой.

Однако же, эти советы были ценны тем, что задавали правильное направление мысли. Плюс данные академика были более прикладными. Возможно, в отличие от китайца он позволил себе немного лишнего. По крайней мере, мне хотелось так думать.

Перед самым отправлением, когда мы остались наедине, он сказал: «Слушай внимательно. Запоминай каждое слово. Потом сам решай, что с этим делать».

Я сильно нервничал, но сознание работало кристально чётко. Я ничего не ответил, весь обратившись в слух.

«Не бойся».

Вот так просто. Поначалу я решил, что это относится к самому процессу путешествия, и лишь спустя месяцы до меня дошло, что это про мою реакцию на перемещение и нежелание действовать. Преодолеть этот барьер оказалось совсем непросто, понадобились встряски, немыслимые для моей прошлой жизни. Но этот этап я, похоже, прошёл.

«Не прощай предательства; предатель погубит зародыш твоего замысла».

Можно было бы считать то, что случилось между мной и Мирославой предательством с её стороны? В классическом смысле этого слова касательно отношений между любовниками — определённо, нет. Но в человеческом… тут, скорее, да. Я отреагировал очень жёстко в том числе потому, что посчитал ту ситуацию потенциально опасной. Мы слишком сблизились, я стал уязвим…

А позже китаец сказал: «…прояви милосердие там, где место для милосердия не останется». Было бы другое поведение с моей стороны милосердным? И стоило ли трактовать предупреждение применительно именно к этой ситуации? Я вовсе не был в этом уверен.

«Укрепляй личный контроль и власть. Но оставайся в тени».

Китаец говорил «избегай соблазна личной власти». По мне так это вполне сочетается с пожеланием «оставаться в тени». И определённо всё это относилось к более отдалённому будущему.

А вот дальше было интересно.

«Пойми, где Империя получила смертельный удар. Поймёшь — найдёшь своё оружие. Крым. Лето. Фестиваль. Ищи его среди толпы».

Как я рассуждал? Под Империей, скорее всего, понимался Советский Союз. Иначе это был бы совсем далёкий экскурс в историю. Почему страна погибла? Если отбросить все те наслоения конспирологии и псевдосоциологии, которые сопровождают эту тему, ответ окажется довольно простым: предательство элит.

Но почему элиты захотели предать? Почему добровольно променяли «первородство на миску супа»?

Вот тут сложнее. И куда как тоньше.

Всё дело в культурно-социальном контексте. Целое поколение молодых людей, имевшее ограниченный доступ к Западной культуре, убедили в том, что она лучше их собственной. Заставили чувствовать себя неполноценными, несвободными, неспособными в полной мере реализовать свой потенциал. Не только в материальном смысле, но и в моральном — ведь в стране существовали довольно жёсткие правила общественной жизни, нарочито ослабленные там, в другом мире…

Для того, чтобы картинка стала по-настоящему привлекательной, управленцам другой стороны пришлось пойти на беспрецедентный в мировой истории шаг. Они действительно создали такую культуру.

Значит, именно она и есть то самое оружие, которое можно использовать, чтобы переломить ситуацию. Не допустить развития конфликта, который перейдёт в горячую фазу, а затем и превысит порог ядерного сдерживания. Не говоря о последующих событиях, когда противостояние продолжилось на руинах прежнего мира и привело к использованию экспериментального оружия…

Я сидел на берегу, слышал грохот ближайшей площадки и чувствовал себя опустошённым.

Думал о будущем и предстоящих задачах. Этот парень, Дэн, почему-то казался мне смутно знакомым. Может, он в той реальности стал рок-звездой? Я мог бы знать это лучше, если бы увлекался современной музыкой. Меня ведь всегда больше классика интересовала. Подчинённые в тайне считали это признаком снобизма в тот период, когда я был топом в коммерческой организации…

Талант… это ведь настолько тонкие материи, что ни измерить, ни посчитать. И куда я лезу, бывший солдафон и балабол? Создавать великий культурный прорыв из этого озера нетрезвых фриков? Если не сказать иначе… может, всё-таки по старинке, постепенно захватывая власть и контроль над финансами? Расставляя верных людей?

Впрочем, я знал, что это дорога в никуда. Об этом были следующие предупреждения профессора, да и китаец тоже вполне прозрачно намекал на то, что от меня требуется невозможное. Ну, или почти невозможное.

— Устал?

Мирослава подошла со спины незамеченной. Впрочем, это было не сложно.

— Да вроде того… — ответил я.

— Сяду, не против? — она указала на место возле меня, после чего, не дожидаясь ответа, разместилась на песке, всё ещё тёплом после жаркого дня.

Помолчали. Я вдруг с удивлением обнаружил, что меня всё ещё волнует её запах. Пара минут — и будущие трудности растворились где-то в туманной дали. Осталось только море, звуки веселья и ароматы лета.

— Хорошо, что мы тогда оказались рядом, — сказал я.

— Это точно, — кивнула Мирослава. — Может, это судьба? Как думаешь? Ты вообще веришь в судьбу?

— Скорее, да, — ответил я, секунду поколебавшись.

— Слушай, тогда… мы ведь и не поговорили толком. Наверно, я была не права. Но знаешь, как сложно избежать ловушки стереотипов? Когда тебе с рождения внушают модели поведения, и ждут, чтобы ты им беспрекословно следовала… будто именно это может принести успех и счастье?

Я вспомнил собственное детство. Голодная первая половина девяностых, решение поступать в военный вуз — будто бы только на службе можно было найти спасение от голода.

В реальности всё оказалось несколько сложнее.

— Я понимаю. Ты… ты вела себя адекватно ситуации. Просто, видимо, я ожидал большего. Так бывает…

Она повернулась ко мне. Её большие глаза блеснули в лунном свете. Потом в них зажглись отражённые огни сцены. Я вдруг почувствовал тиснение в груди и в паху.

— Слушай… не подумай чего — мне просто интересно. Ты… нашёл кого-нибудь?

— Мне было не до этого, — ответил я, пожалуй, быстрее и резче,