То, что у мужчин на все есть собственное мнение и своя логика, Катя знала всегда. Знала она и то, что порой спорить с этой логикой трудно — мужчины считают себя во всем абсолютно правыми. Они «бронзовеют» в своей правоте и непогрешимости, воображая себя истиной в последней инстанции.

Исключением (приятным) из этого правила был, Пожалуй, только Сергей Мещерский. Он был чересчур хорошо воспитан, чтобы «бронзоветь» и принимать себя всерьез. Но логикой был болен и он, правда, весьма оригинальной. Логикой Мещерского было… полное отрицание всякой логики во всех проявлениях материального мира. Особенно же в делах человеческих. Мещерский верил в созидающий мир Хаос. А еще он верил в так называемые импульсы — эмоциональные, активно влияющие на реальную действительность. Он считал, что так, как должно быть по логике вещей, не бывает никогда. А поэтому…

Поэтому, наверное, суждения и выводы его часто бывали парадоксальны. И — вот странно, но Катя нередко убеждалась в этом лично — совсем недалеки от истины. И лото", ей всегда нравилось то, что Мещерский, даже если и настаивал на своем понимании вещей, и спорил, и делал это всегда так мягко и деликатно, что спорить с ним было просто одно удовольствие.

С Никитой Колосовым все в этом плане было гораздо сложнее. Никита был мужчиной до мозга костей. Как часто Кате хотелось подчинить его, переубедить в чем-то, заставить его взглянуть на тот или иной факт другими глазами — чаше всего ее собственными! Иногда — очень редко — это ей удавалось. В основном же нет…Они спорили, и каждый оставался при своем. А потом проходило время, и они точно по мановению волшебной палочки «менялись», по меткому выражению Колосова, местами и… Опять спорили, не соглашались друг с другом. Доказывали, искали… И тайна, загадка, уголовное дело, убийство шаг за шагом постепенно поддавались пониманию, раскрытию.

Ну а Вадим Кравченко, «драгоценный В А.», тоже был настоящим мужчиной. И от этих двоих отличался кардинально. У него было мнение свое собственное, непогрешимое по любому вопросу, и логика своя, железная. Но с ним — и опять же вот странно-то! — Кате совсем не хотелось спорить, не хотелось и настаивать на своем, переубеждать. А если это и случалось (а случалось это очень часто, почти каждый день), она всегда в глубине души очень переживала и горько корила себя за несдержанность; за неуступчивость, за длинный язык. Корила, упрекала, но никогда не давала обожаемому «драгоценному» заметить эти свои переживания. Так подсказывала ей ее собственная логика, женский инстинкт.

Вышло так, что Никита Колосов зашел к ней в пресс-центр уже под конец рабочего дня — со всеми своими новостями. А потом, пока они говорили, позвонил и Мещерский — со своими. Был он ими встревожен и обескуражен до крайности.

— Чего такие дела по телефону обсуждать? — объявил он. — Приезжайте лучше с Никитой ко мне.

— Нет, нет, я не могу, — запротестовала Катя. — Мне сегодня надо домой. У меня дел полно. Вадик сегодня работает. Я убраться должна генерально. И потом, мне надо обед готовить, точнее, ужин… Точнее, завтрак, когда он утром с суток вернется.

— Да ты успеешь, Катюша! Мы на часок всего соберемся. Я тут в Южном порту до сих пор торчу, в баре завис. Миленький такой бар. Приезжайте, все обсудим не спеша. Я Никиту сто лет не видел. И потом, в конце-то концов, ты меня втянула в это дело! Передай трубку Никите, я скажу ему, как доехать.

И конечно, на этот раз вышло все по-ихнему.

— Сережа иногда чересчур увлекается, — заметила Катя в сердцах, когда они мчались в Южный порт. — Он, кажется, выпил лишнего.

Колосов улыбнулся. Лично он, Кажется, не имел ничего против того, чтобы после насыщенного оперативными мероприятиями дня в Воздвиженском скоротать вечер в баре с друзьями. Встрече с Мещерским он был чертовски рад.

А потом они сидели в той же самой тесной кабинке на «поплавке», где до этого ночь напролет пил Иван Лыков. Мещерский и Колосов, сильно окрылившиеся после трех бокалов пльзеньского пива, говорили, говорили. А Катя украдкой, как вор, поглядывала на свои наручные часики: сколько же времени? Неужели уже девять вечера?! Дома у нее все брошено на произвол судьбы — пылесос, стиральная машина, рубашки и футболки «драгоценного», «книга о вкусной и здоровой пище», отбивные в морозилке. А она сидит в какой-то подозрительной портовой пивнушке и обсуждает (причем на полном серьезе) животрепещущие темы, одни из которых кладоискательство, а другая — навязчивый бред пациента психиатрической больницы, умершего более двадцати лет назад.

— Не нравится мне это дело, Сергей, — признался Никита Мещерскому, как до этого не раз он признавался и Кате.

— И мне оно тоже что-то перестало нравиться, Никита. И Лыков Ваня мне тоже что-то не понравился сегодня. — Мещерский покачал головой. — Вот здесь он сидел, на этом же самом месте. И был, ты, Никита, не представляешь, просто сам на себя непохожий. Никогда раньше я не думал, что он может всерьез обсуждать такие вещи, про которые мне говорил. И что он способен вот так по-хамски разговаривать с сестрой. Они ведь выросли вместе, всегда были очень близки, дружны. Они рано потеряли родителей. Аня всегда так заботилась о Ваньке. И он всегда, насколько я помню, заботился о ней. Былтак ей предан!

— А у него есть девушка? — спросила Катя, отрываясь от собственных невеселых мыслей.

— Понятия не имею. Наверное. Ты ведь его видела — чтобы у такого и не было девушки? Но я не в курсе, а поэтому, — Мещерский развел руками, — никаких сплетен. Я же тебе говорил: мы давно с ним не виделись и встретились случайно. И даже не здесь, в Москве, а на Невском.

— Из таких вот случайностей порой вырастают целые истории, — заметила Катя. — А как он воспринял известие об убийстве Филологовой?

— Да практически никак, — Мещерский нахмурился. — Ну, положим, и я дурака свалял. Начал врать ему. Он мог и догадаться. Он сразу начал рассказывать про бестужевский клад и буквально облил ядом беднягу Романа.

— Я еще в Лесном заметила, что Лыков не любит Салтыкова, — сказала Катя. — И по-моему, Сережа, это… Ладно, я тоже не буду пустыми догадками вас грузить. Никита, — она строго обратилась к Колосову, — а вот скажи, мне, зачем ты позволил Анне Лыковой присутствовать на допросе Салтыкова, а?

— Мне захотелось понять, почему она мне солгала, представившись его переводчицей.

— И ты это понял?

— Мне показалось, что она… красивая женщина, Сережа, — Колосов обратился к Мещерскому. — Тоже родственница твоя? Завидую. Короче, Катя, — он повернулся к Кате, — мне показалось, что она к Салтыкову неравнодушна. Я, правда, плохой эксперт в таких делах. Это больше по вашей части, по женской, — он вздохнул, -Вы это сразу сечете…В общем, ощущение у меня было такое — любовь у нее к нему.

— Любовь? — Мещерский удивленно захлопал глазами. — У Ани? Тебе так показалось? М-да… Ну тогда я не знаю. В принципе, Романа Салтыкова есть за что полюбить, конечно, Но… Но он ведь женат, дети у него… Ужасно, что все они, в Лесном, оказались замешаны в деле об убийствах. И еще этот параноидальный бред с поисками клада… Салтыков богатый человек. Он и так все уже имеет и здесь, и за границей. И потом, он умный человек, вы понимаете? Очень умный, трезвый. Несмотря на всю свою пылкость, весь романтизм, он — человек дела. И чтобы он всерьез мог заняться поисками сокровищ? Я допускаю, что Ваня Лыков по страстности, неуемности своего темперамента мог влипнуть в нечто подобное. Мог! Авантюризм у него в крови. Лыковы все бешеные были, на шести шагах через платок стрелялись. И потом, Ванька сейчас, судя по всему, сильно на мели. Я даже не знаю толком, работает ли он. Аня работает, зарабатывает, а он". Но все равно — все это так дико…