10, Rue Lazare Carnot

6-го апреля 1934 г., Страстная пятница.

                         Христос Воскресе, дорогая Саломея!

(Как всегда — опережаю события и — как часто — начинаю со скобки.) А Вы знаете, что у меня лежит (по крайней мере — лежало) к Вам неотправленное письмо, довольно давнишнее, сразу после моего Белого, сгоряча успеха[570] — и горечи, что Вас не было, т. е. сознания, что я утратила для Вас свой последний смысл.

Но так как основа моей личной природы — претерпевание, даже письма не отправила.

А сейчас пишу Вам, чтобы сердечно поблагодарить за коревую помощь, о которой мне только что сообщила Е<лена> А<лександровна> И<звольская> — и окликнуть на Пасху — и немножко сообщить о себе.

Начнем с Мура, т. е. с радостного:

Учится блистательно (а ведь — французский самоучка! Никто слова не учил!) — умен — доброты (т. е. чувствительности: болевой) — средней, активист, философ, — я* en beau et en gai[571], я — без катастрофы. (Но, конечно, будет своя!) Очень одарен, но ничего от Wunderkind’a, никакою уродства, просто — высокая норма.

Сейчас коротко острижен и более чем когда-либо похож на Наполеона. Пастернак, которому я посылала карточку, так и пишет: — Твой Наполеонид[572].

С Алей — менее удачно: полная эмансипация, т. е. служба (у Гавронского-сына[573], между нами — задешево и на целый день, и, главное, после шести полных лет школы рисования!) — служба, ее изводящая: худоба, худосочие, малокровие, зевота, вялость, недосыпание, недоедание и, теперь, корь. He-моя порода — ни в чем, сопротивление (пассивное) — во всем. Очень от нее терплю. Все это — между нами: слишком много будет злорадства. Главное же огорчение — ее здоровье: упорство в его явном, на глазах, разрушении. И — ничего не могу: должна глядеть. Много зла, конечно, сделали общие знакомые, годами ведшие подкоп. Но это, кажется — всегда. Вообще, всё — всегда.

_____

С<ергей> Я<ковлевич> разрывается между своей страной — и семьей: я твердо не еду, а разорвать двадцатилетнюю совместность, даже с «новыми идеями» — трудно. Вот и рвется. Здоровье — среднее, т. е. все та же давняя болезнь печени. Но — скрипит.

А я очень постарела, милая Саломея, почти вся голова седая, вроде Веры Муромцевой[574], на которую, кстати, я лицом похожа, — и морда зеленая: в цвет глаз, никакого отличия, — и вообще — тьфу в зеркало, — но этим я совершенно не огорчаюсь, я и двадцати лет, с золотыми волосами и чудным румянцем — мало нравилась, а когда (волосами и румянцем: атрибутами) нравилась — обижалась, и даже оскорблялась и, даже, ругалась.

Просто — смотрю и вижу (и даже мало смотрю!)

_____

Главная мечта — уехать куда-нибудь летом: четыре лета никуда не уезжали, Мур и я, а он — так заслужил. («Мама, почему мы ездили на* море, когда я был ГРУДНОЙ ДУРАК?!»)

Со страстью читает огромные тома Франц<узской> Революции Тьера[575] и сам, на собственные деньги (десять кровных франков) купил себе у старьевщика не менее огромного Мишлэ[576]. Так и живет, между Мишлэ и Ми*кэй[577].

_____

Е<лена> А<лександровна> И<звольская> пишет, что Ваша дочь выходит замуж[578]. Как всё это молниеносно! Помните, ее розовые и голубые толстые доколенные платья, к<отор>ые потом носила Аля?

(Милая Саломея, не найдется ли для Али пальто или вообще чего-нибудь? Всякое даяние благо. Она теперь так худа, что влезет в Ваше, а ростом — с Вас, словом живой С<ергей> Я<ковлевич>. Если да*, она сама бы заехала, п<отому> ч<то> скоро возвращается на службу и у нее там обеденный перерыв. Хорошо бы, напр<имер>, юбку. У нее — нет.)

Обнимаю Вас, милая Саломея, спасибо за память и помощь.

                                       МЦ.

Мы опять куда-то переезжаем: куда?? (До 1-го июля — здесь.)

Впервые — ВРХД. 1983. № 138. С. 187–188 (с купюрами), (Публ. Г.П Струве). СС-7. С. 159–161. Печ. полностью по СС-7.

19-34. А.А. Тесковой

Clamart (Seine)

10, Rue Lasare Carnot

9-го апреля 1934 г.

Второй день Пасхи

                         Христос Воскресе, дорогая Анна Антоновна!

Сегодня — Ваш голос на маленькой узенькой бумажной полосочке, которую всегда с такой любовью и внимательностью читаю. Слава Богу, что «муха» расправляет крылья, молодец — «муха»! Я ее больше вижу большой птицей,

Писала ли я Вам о том, что у обоих детей была корь? У Мура 1-го марта, у Али — 21-го, а все вместе длилось больше месяца. Теперь оба, слава Богу, здоровы. Завтра Мур опять в школу, Аля — на службу.

На Пасху были в нашей маленькой кламарской русской церковочке и, как всегда, стояли снаружи, под разноцветными фонариками. Думала о Вас — и о Рильке, как он, двадцатилетним, стоял на соборной кремлевской площади[579]:

…als der grosse Iwan mich ans Herz schlug…[580]

А вчера вспоминала о Вас с Катей Альтшуллер[581] (бывшей Еленевой, — они уж давно разошлись), приехавшей устраиваться в Париж. Вспоминали Вшеноры, нашу станцию с воздушной корзиночкой[582], — все то*.

Праздники меня всегда расстраивают — выбивают из рабочей колеи. Писала ли я Вам, что мой вечер Белого[583] (простое чтение о нем) прошел при переполненном зале с единым, переполненным сердцем. Возможно, что вещь пойдет в «Совр<еменных> Записках», уже сдана на просмотр,

Читаю сейчас замечательного вересаевского Гоголя — «Гоголь в жизни»[584], — только документы современников, живые голоса. Огромный исчерпывающий трагический том Нели бы я выиграла в Нац<иональной> Лотерее хотя бы 200 фр<анков> (билета у меня нет!) то мгновенно подарила бы Вам эту книгу. Есть ли она в Праге? Такую бы хорошо увезти на