Когда перед Волкогоновым из вихря белой крупы проступила стена, а в ней кривобокая техническая дверца, наскоро сбитая из досок, парень облегченно вздохнул. Из-за плохой видимости потеряться в метели было плевым делом. Не помогло бы даже то, что вокруг был родной город, который он знал как свои пять пальцев.

Еще раз отерев мелкие порезы, которые оставили на лице снежинки, Роман толкнул дверь. Безуспешно – она и не думала открыться. А когда он попытался отнять руку, оказалось, что перчатка намертво примерзла к дереву.

– Чччерт!

Рванув изо всех сил, парень оставил часть замшевой перчатки на двери. В ту же секунду совершенно озверевший ветер отбросил Романа на метр в сторону и повалил на землю. Парень попытался встать, но метель словно накрыла его плотным тяжелым одеялом.

– Поднимайся, поднимайся, – услышал он рядом голос Дмитрия Николаевича, и сильная рука подхватила его под мышку. Однако, когда Волкогонову почти удалось встать, очередной порыв ветра швырнул на землю уже обоих.

И тут же серое небо над ними закрыла гигантская фигура, проступившая прямо из метели. Она была черно-синяя и нависала над колокольней, поблескивая льдистыми искрами. В барабанные перепонки ударил низкий вой, похожий на звон.

– О господи! – прошептал Дмитрий Николаевич, неотрывно глядя на жуткое чудовище.

К ним потянулась исполинская рука, и стало понятно, что, если она их схватит, спасения не будет – они заледенеют насмерть.

Роман стал лихорадочно рыться за пазухой, сорвал с шеи цепочку и выставил руку вперед, показывая ледяному исполину образок. К огромному удивлению Инюшкина, фигура отступила и скрылась в мечущихся снежных хлопьях.

– Надо идти! – прокричал сквозь ветер Волкогонов. – К колокольне! Наверх надо!

И после того как, помогая друг другу, двое смельчаков смогли подняться, они направились сквозь пургу к башне, протыкающей небо.

Удача им сопутствовала, так как, добравшись до здания, они увидели окно, не закрытое досками. Видимо, метель их просто оторвала. Роман и Дмитрий Николаевич залезли через него внутрь.

В колокольне было поразительно тепло и тихо по сравнению с тем, что творилось на улице. Они минуту постояли, пытаясь отдышаться и прийти в себя, и Инюшкин спросил:

– Что ты ему показал?

– Вот. – Волкогонов вытянул посиневшую от холода руку, на которой остались ошметки перчатки, и показал небольшой образок, висящий на цепочке. – Иконка святого Прокопия. Бабушка дала. Сказала, он от морозов защищает.

– Ясно. А сюда нам зачем? И вообще, что происходит?

– Сюда нам надо, потому что здесь все началось. Я думаю, так мы сможем остановить этого… злобного Деда Мороза.

– Чем остановить? Как?

– Этим.

Роман из-за пазухи вытащил жестяную коробочку, которую им отдала Инесса Октябрева, и достал зеленую чешуйку.

Дмитрий Николаевич с сомнением посмотрел на непонятную вещицу, но понял, что времени на расспросы уже нет – они и так слишком задержались.

– Ладно. Надеюсь, ты не ошибаешься, – вздохнул он и стал подниматься по винтовой лестнице.

– Я тоже.

Волкогонов с надеждой посмотрел на зеленую чешуйку, убрал ее в коробочку и поспешил за учителем.

Когда они добрались до площадки, над которой висел колокол, оба еле дышали и, несмотря на мороз, совершенно взмокли. Площадка со всех сторон была открытой, и ветер, казалось, продувал ее со всех четырех сторон одновременно, отчего холод становился просто невыносимым. Но обращать на это внимание было совершенно некогда.

Роман подбежал под колокол, задрал голову, чтобы рассмотреть его «внутренности», и полез в карман. На свет появился листок бумаги, он его развернул и снова посмотрел на колокол. Дмитрий Николаевич подошел и тоже стал разглядывать рисунок. Это было то самое изображение непонятной снежинки, которую когда-то нарисовала Октябрева. Только теперь ее рисунок был полностью переклеен и представлял собой вполне нормальную картинку, на которой снежинка была заключена в круг.

– И что же это? – удивленно спросил учитель.

– Колокол… Это с самого начала была не снежинка, а колокол. Колокол Спасского собора. Вид снизу, так сказать, – криво усмехнулся Волкогонов, переминаясь с ноги на ногу. – А этот круг посередине – это язык, ну которым звонят. Когда колокол рухнул с башни, то расколовшаяся окружность и его последний «бом» отпечатались в сознании Инессы Октябревой. Как и молитва, которая была на нем отчеканена. Только слова рассыпались в голове комсомолки, которая, судя по всему, не была такой ярой и бескомпромиссной, какой хотела казаться даже самой себе. Взрыв собора стал для нее потрясением, а оно, в свою очередь, переломало и смешало воспоминания.

– И что же она нарисовала на самом деле?

– Пока мы ехали в Наровчат, я в Сети нарыл, что, когда в 1800 году собор строился, тоже были сильные холода. По всей Пензе проводили молебны, чтоб потеплело. А на колоколе будущего главного собора выбили молитву против морозов. Когда он упал и разбился, в разуме Инессы слова молитвы и обломки колокола смешались в то самое странное видение, похожее на снежинку, разлетевшуюся от гулкого звона. Так что слова на рисунке – это исковерканные слова молитвы. И я думаю, именно они вызвали древнего духа зимы.

– А чешуйка?

– Это кусочек патины со старого колокола, который подобрала и сохранила Инесса. Осколочек настоящего Спасского собора.

– И что теперь будем делать?

– Ну, попробуем их соединить. Сможете мне посветить?

Инюшкин с готовностью извлек телефон из внутреннего кармана, включил фонарик и посветил на внутреннюю часть колокола. Роман тщательно все осмотрел – медь была ровная и новая.

– Новое не может работать без старого! – прошептал парень, гладя обмороженными пальцами гладкие внутренности колокола. Вот! В одном месте попалась небольшая щербинка. Кажется, что от этого места откололся кусочек. Волкогонов осторожно достал чешуйку от старого колокола и приложил ее к этому поврежденному месту. Кусочек встал туда, как влитой, будто всегда был именно здесь. Он буквально прирос к монолиту колокола. И непонятно, не то его просто морозом прихватило, не то какие-то более могущественные силы вернули осколок на свое место.

Завершив это дело, Роман взял рисунок Инессы Октябревой. В машине он разрезал его на мелкие кусочки и снова склеил – в правильном порядке. Теперь он смотрел в лупу на идеальную прекрасную снежинку и начал читать вслух молитву святому Прокопию-морозоборцу, стараясь перекрыть ветер:

– Боже святый и во святых почиваяй, трисвятым гласом на небеси от Ангел воспеваемый, на земли от человек во святых Своих хвалимый: давый Святым Твоим Духом комуждо благодать по мере дарования Христова, и тою поставивый Церкви Твоей святей овы Апостолы, овы пророки, овы же благовестники, овы пастыри и учители, их же словом проповеди. Тебе Самому действующему вся во всех, мнози совершишася святии в коемждо роде и роде, различными добродетельми благоугодившии Тебе, и к Тебе нам образ добрых подвигов своих оставивше, в радости прешедшии, готови, в нем же сами искушени быша, и нам напаствуемым помогати. Сих святых всех воспоминая и их богоугодное похваляя житие, Тебе Самаго, в них действовавшаго, восхваляю, и онех благотворения Твоя дарования быти веруя, прилежно молю Тя, Святе святых, даждь ми грешному последовати их учению, паче те Твоею вседействующею благодатию, небесныя с ними сподобитися славы, хваляще пресвятое имя Твое, Отца и Сына и Святаго духа во веки. Аминь.