— Прислали вместе с вашими чемоданами, госпожа, — объясняет Луиза. — Мы было отнесли ее на конюшню, но она сразу перепугала всех лошадей, и конюх велел ее убрать. Это… твоя домашняя любимица, госпожа?

— В некотором роде. Поставь клетку у окна, — велю я Агнез.

Она опускает клетку на пол. Ворона издает мерзкий вопль и пытается ухватить ее за палец. Пискнув, девушка поспешно отскакивает и едва не падает.

— Что за поведение, — выговаривает ей Луиза, хотя Агнез ничем не провинилась.

Агнез уходит, пугливо косясь на ворону. Луиза неодобрительно качает головой.

— Тебе помочь переодеться? — спрашивает она. Я недоуменно смотрю на нее, и она поясняет: — Ну, перед тем, как отправишься вечером ко двору?

— Быть может, через часок, — говорю я. — Спасибо.

У двери она медлит:

— Ах да, чуть не забыла. Еще с чемоданами прибыли два письма, они вон там, на столе. И самый маленький чемодан так и стоит запертый, к нему не передали ключа. Хочешь, я лакея пришлю, чтобы он крышку сломал?

Я отвечаю:

— Дай я сперва письма прочту, там видно будет.

— Как скажешь, юная госпожа.

Она кланяется и уходит, оставляя меня наедине со злонравной вороной, которая все это время мощным клювом пытается разворотить клетку.

Я спешу к столу и хватаю письмо. Почерк матушки настоятельницы нетрудно узнать, но я перво-наперво переворачиваю конверт и проверяю печать. Аннит владеет множеством способов вскрывать и восстанавливать печати; она выучила меня определять, читал ли письмо кто посторонний. Я сразу убеждаюсь, что печать пребывает в неприкосновенности. Черный воск, которым всегда пользуется монастырь, чуть заметно пахнет солодкой и корицей. Я не вижу ни трещин, ни подозрительных нижних слоев, которые появляются, если письмо вскрывали. Удовлетворившись, я срываю печать: вдруг там указание, кого следует покарать? Я при дворе без году неделя, а сколько глоток мне уже хочется перерезать!

Дражайшая наша дочь!

Надеюсь, это письмо застанет тебя в добром здравии. Ты, наверное, уже осваиваешься при дворе, и я уповаю, что наше монастырское обучение служит тебе добром.

Сестра Вереда каждый день мечет кости в огонь, испрашивая вразумления свыше, но видений у нее пока не было. Как только это случится, я тебя немедленно извещу. Впрочем, если твое око и сердце будут открыты Ему, Он, несомненно, сумеет направить твою руку и без нас.

Помни также, что ты — наши глаза и уши при дворе герцогини. Сообщай мне обо всем, что тебе удастся узнать, не пренебрегая никакой мелочью.

В дополнение к драгоценностям и нарядам мы посылаем тебе небольшой сундучок с принадлежностями, которых может потребовать твое служение Мортейну. Ключ — у Вэнтс.

Во имя Мортейна,

твоя настоятельница, Этьенна де Фруассар.

Недовольно комкаю пергамент и бросаю в огонь. Я-то надеялась, что меня благословят действовать, а приходится снова запасаться терпением! Сколько можно? Нас учили убивать, а не бесконечно дожидаться неизвестно чего!

Я со вздохом откупориваю второе письмо. Его прислала Аннит.

Милая сестрица!

Не стану врать — я так завидовала, когда увидела наряды, что тебе посылают! Вся обитель только и делала, что перекраивала и шила, подгоняя платья точно под твои мерки, снятые сестрой Беатриз. Теперь они будут сидеть как влитые, а мы станем гордиться искусством монастыря. Правда, это тайная гордость, ведь никто при дворе не догадывается о твоей связи с нами. Я спросила на сей счет сестру Беатриз, но она в ответ лишь велела мне быстрее орудовать иголкой.

Я прямо лопаюсь от любопытства, как оно там, при дворе! Вот бы знать, скольких ты уже убила со времени отъезда, и каким способом! Знаешь, мне кажется, матушка аббатиса подозревает, что меня очень расстроил твой отъезд на новое служение: она велела прилежнее заниматься с сестрой Арнеттой, чтобы я не чувствовала себя на обочине монастырских дел. Ну а мне, как ты понимаешь, от этого только тяжелей.

Пожалуйста, напиши, когда сможешь. Я буду читать и словно бы одним глазком взгляну на твое нынешнее житье-бытье, а иначе от скуки помереть будет впору. Да, от Сибеллы по-прежнему никакой весточки.

Во имя Мортейна,

твоя сестра Аннит.

Это письмо нагоняет на меня острый приступ тоски. Я скучаю не по монастырю — мне ужасно недостает Аннит с ее ясным и острым умом. С радостью выложила бы ей все, что так или иначе разузнала, и послушала бы сделанные ею выводы. Даже прикидываю, не изложить ли действительно все собранные сведения в ответном письме, но тотчас понимаю: из этого ничего не получится. Столько пергамента Вэнтс уж точно не унесет.

Я заглядываю в клетку и вижу, что к левой лапке вороны привязан сверточек. Очень осторожно открываю клетку и тянусь к нему, ласково уговаривая злобную птицу. И едва успеваю отдернуть руку от удара острого клюва.

— А ну-ка прекрати, — строго выговариваю скандальному существу. — Это мой ключ, а не твой!

Я делаю еще попытку, на сей раз пуская в ход всю быстроту, на какую способна, и сверток оказывается у меня в руке. Грозный клюв на волосок промахивается по моим пальцам и вновь обрушивается на клетку.

— Вот мерзавка, — распекаю я птицу.

Я потрошу сверток, и на ладони оказывается маленький золотой ключ на цепочке. Немедленно примериваю его к замку маленького чемодана. Поднимаю крышку и едва не смеюсь от удовольствия. Там лежат кинжалы самых разных размеров. Длинный клинок, который следует носить на спине, маленький прямой шотландский кинжал, который так легко прятать, тонкий стилет для ношения прямо в чулке, и при каждом — удобные кожаные ножны. Еще в сундучке две удавки: одна простая, другая скрытая в изящном браслете. Сестра Арнетта не забыла и крохотный арбалет, способный умещаться в ладони. Тонкие стрелы остры, словно иглы.

Я с наслаждением втягиваю запах оружейной стали: он мне милее самых драгоценных духов.

Сундучок, однако, глубок, в нем есть еще отделение. Там еле слышно звякают, переговариваются стеклянные фиалы. Наугад вытаскиваю одну из бутылочек, ее содержимое отливает холодной синевой зимнего неба. Это «ласка Мортейна», самый милосердный из ядов: жертва умирает, полнясь радостью и ощущением, что все хорошо. Я ставлю бутылочку на пол и вновь запускаю руку в чемоданчик. Вот темный янтарь «мольбы еретика». Он принесет быстрый конец тому, кто ждет избавления от чудовищных мук сожжения на костре. А вот нечто совсем в другом роде: в приземистой толстостенной склянке медлительно перетекает снадобье цвета ржавчины. Это «суд Мортейна», который неторопливо превращает кишки преступника в кашу; говорят, боль при этом просто невероятная. Я узнаю кроваво-красный цвет «темных слез» — от них жертва тонет в жидкости, заполняющей легкие, — и болотно-зеленый оттенок «проклятия святой Бригантии». Бригантия — богиня мудрости; ее проклятие не убивает, оно разрушает ум и память отравленного, превращая его в невнятно лепечущего дурачка, не помнящего, кто он такой.