Установившаяся между нами кратковременная идиллия кажется мне подозрительной, но, к счастью, задерживается ненадолго.

— Хватит вопросов, Исмэй, — говорит Дюваль. — Не то я придумаю верный способ заставить тебя умолкнуть!

Я сразу вспоминаю беспокоящую игру, которой мы прошлой ночью с ним занимались. В его голосе звучит веселье, и я начинаю подозревать, что он думает о том же. Проверять как-то не хочется. Я устраиваюсь под покрывалами и закрываю глаза. Уверена, что не смогу уснуть, пока Дюваль сидит в комнате, но попытаться обмануть его можно. Вдруг поскорее уйдет?

…Я заперта в погребе у Гвилло. Моя щека прижата к полу, мои ноздри обоняют земляной запах. Что-то наваливается сверху, еще глубже вдавливая меня в грязь. Я выворачиваю шею и вижу над собой Гвилло. Он мерзко улыбается и теребит завязки ширинки. Навалившаяся тяжесть все невыносимей, мне заводят за спину руки, вот-вот кости затрещат! Кто держит меня? Волосы падают на лицо, но я вижу глаза: тусклые черные глаза графа д'Альбрэ! Его толстые длинные пальцы задирают мне юбку, пока Гвилло хохочет в потемках. Я извиваюсь и бьюсь, силясь сбросить его, но он лишь сильней выкручивает мне руки и вновь прижимает к земле. «Нет!..» — кричу я. Кое-как высвобождаю одну руку и скребу пальцами землю, пока не отыскиваю рукоять припрятанного кинжала. Я тотчас хватаю его и, перекатившись, всаживаю клинок в горло д'Альбрэ.

Он отвечает жутким ругательством. По моей руке течет горячая кровь. Я ухожу из его захвата, отбрасываю волосы с лица.

…И вижу Дюваля, сидящего на кровати. Он смотрит на меня, держа руку у воротника, и между пальцев сочится кровь.

А я сжимаю в ладони рукоять кинжала.

— Боже правый, — произносит он. — Я всего лишь пытался тебя разбудить! Ты так кричала во сне.

— Еще чего, — отпираюсь я.

И смотрю то на его шею, то на свой клинок.

— Я тебя будил, а ты пырнула меня!

Дюваль вне себя, и я его не виню.

— Проклятье! — вырывается у меня.

Я стряхиваю остатки сна, и меня охватывает раскаяние. Бросаю кинжал на постель и выпутываюсь из покрывал. Вижу, что Дюваль старается не замарать их кровью. Я бросаюсь к умывальнику и смачиваю полотенце холодной водой.

— Дай посмотрю, — прошу я, возвращаясь к нему.

— Кажется, ничего серьезного, — говорит он, приподнимая подбородок и подставляя мне шею. — А вот любимую рубашку я погубил.

Я бережно вытираю его шею и ключицу:

— Нечего подкрадываться ко мне, когда я сплю.

— Ты всхлипывала и кричала. Если я правильно понимаю, тебе снилось что-то очень доброе и хорошее и ты предпочла бы досмотреть сон до конца?

Тут я вспоминаю кошмар, и мне становится жарко.

— Нет, — уступаю я. — Нет, пожалуй. — Я уже стерла с его шеи почти всю кровь: рядом с ключицей пролегла царапина в два дюйма длиной. — Ну надо же, промазала, — бормочу я. — Надо больше упражняться!

Дюваль разражается смехом:

— Ты промазала только потому, что била спросонья, да и я довольно увертлив.

Он умолкает, и я очень остро осознаю, в какой несообразно интимной позиции мы с ним оказались. Мы сидим на постели, соприкасаясь коленями. Моя ладонь лежит у него под горлом, и я слышу, как уверенно стучит его сердце. Глаза Дюваля, темные в ночи, не отрываются от моего лица.

Пытаясь справиться с неловкостью, я отнимаю полотенце от его шеи и сворачиваю его. В моей ладони еще отдается биение его сердца.

— Не хочешь рассказать, что тебе снилось? — спрашивает он. — Легче станет.

Негромкий голос полон сочувствия и приязни. Вот так у людей самое сокровенное и выпытывают.

— Я… не помню. Все уже рассеялось.

— Лгунишка, — произносит он до того тихо, что я не уверена, услышала или мне померещилось. На всякий случай я не поднимаю взгляда от окровавленного полотенца.

Какое-то время мы молчим, потом Дюваль снова подает голос.

— Дальше я сам, — говорит он.

И забирает у меня полотенце, по ходу дела коснувшись моих пальцев своими. Потом он встает, оставляя меня одну на кровати. Тепло его крепкого тела больше не спасает от ужасов, которые мне могут присниться.

Я вдруг чувствую себя очень несчастной, хотя сама толком не пойму отчего. Я обхватываю себя руками:

— Мне жаль, господин мой. На самом деле я вовсе не хотела поранить тебя.

Произнеся это, я сама удивляюсь: ведь чистую правду сказала! И это при том, сколько сил я положила, пытаясь избавиться от него!

Он вдруг улыбается в темноте.

— Тот, кто заводит интрижку с убийцей вроде тебя, должен быть готов к ласкам острого лезвия. Спокойной ночи, Исмэй!

И он выходит за дверь, а я падаю обратно в постель. Что со мной происходит? Что снедает меня, нестерпимый жар или холод?.. Ничего понять не могу!

Наутро Луиза входит ко мне, как-то по-особому улыбаясь. В руках у нее кувшин горячей воды. После ухода Дюваля я так и не заснула, и она застает меня вполне бодрствующей.

— Доброе утро, дорогая!

— Доброе утро, Луиза! — Я потягиваюсь и вылезаю из-под одеяла. Мое полотенце унес Дюваль, так что вместо обтирания я зачерпываю воду горстями и плещу на лицо. — Мои вещи не привезли? — спрашиваю я, торопливо промокая руки и лицо подолом рубашки.

— Нет, барышня, еще не привезли, — отвечает она, расправляя покрывала.

— Значит, придется сегодня надевать темно-серое платье.

Луиза молчит, и я оглядываюсь. Мортейн милосердный! Она рассматривает кровавый потек на простыне! Могу представить, что она себе вообразила.

Делая вид, будто ничего не произошло, я спешу в гардеробную. Луиза присоединяется ко мне, на лице материнская забота.

— Госпожа в самом деле уверена, что хорошо себя чувствует и готова к дневным трудам? Может, еще воды принести? Или приказать, чтобы ванну наполнили?

— Спасибо, — говорю я. — Никогда еще не чувствовала себя так отменно!

Пожилая женщина гладит меня по руке.

— Все будет хорошо, — понизив голос, обещает она. — Поверь, эта боль ненадолго.

Тут я окончательно убеждаюсь: увидев кровавое пятно на простыне, она сделала именно тот вывод, которого я страшилась больше всего. Я жарко краснею.

Докажи теперь кому, что мы с Дювалем не любовники!

Дюваль завтракает в зимней гостиной. Я вхожу, и слуга пододвигает мне стул. Я чопорно сажусь. Мне стыдно оттого, что Дюваль видел, как я плачу, напуганная дурным сном, словно дитя малое. А еще я никак не могу забыть его кожу, которой касалась пальцами, когда я промывала ему царапину. И очень боюсь, что вся смесь чувств ясно отражается у меня на лице.