Надя старалась ничем не выдать своего состояния, но на работе заметили, что она стала избегать коллег, а если к ней обращались с каким-то вопросом, старалась побыстрее ответить и отойти в сторону.

— Надь! Что с тобой? — пытала ее Казанкина Галя.

— Ничего.

— Мы что, не видим? С тобой в эти дни что-то непонятное творится. Может, ты… — Она выразительно повела глазами на живот. — Залетела?

Надя уставилась на нее во все глаза:

— Ты что!

— Ты не бойся, если какая проблема, скажи, я тебе посоветую, что делать. Мы все тут свои люди.

Да нет. Это не проблема. Это… — Надя хотела сказать: «Дело всей моей жизни», но осеклась. Делиться своим сокровенным ей ни с кем не хотелось.

— Скрытная ты какая, — разочарованно протянула Галя. — Вся в себе… Секреты какие-то.

Она отошла от Нади и о чем-то с жаром заговорила с Лешей Черденко. До Нади долетало: «Десятидневный тур в Ригу». «Супер!», «Куда мне торопиться, брак не волк: в лес не убежит», «Женя такой нудный». Надя поняла, что Галя делилась с каждым встречным-поперечным своей насущной проблемой: как оттянуть дату бракосочетания и поехать со своим любовником напоследок в Ригу. Она у всех спрашивала совета и жаловалась на упертость жениха. Мне бы ее проблемы, с горечью усмехнулась Надя. Сплошное порханье по жизни. А тут…

В день операции Надя была удивительно спокойна. «Наверное, все во мне уже перегорело, — подумала она. — Не осталось уже ни сил, ни нервов, ни эмоций». За завтраком Анна Семеновна молчала. Надя — тоже. Когда она встала, бабушка заплакала.

— Не надо, — тихо сказала Надя. — А то я тоже сейчас разревусь.

Перед тем как закрыть дверь, она обернулась и помахала Анне Семеновне рукой.

В клинике она тоже была спокойной. Улыбнулась секретарше. Та встала из-за стойки и провела ее в операционную. Надя переоделась в специальное белое белье. Потом Наде сделали укол, и она полностью отключилась.

Очнувшись, она услышала тихие ругательства. В первое мгновение она не поняла, куда попала. Затем вспомнила. В операционной было двое. Ругался один человек. Доктор Лактионов. Она услышала его голос. Другой молчал, но временами что-то тихо говорил, так, что было не разобрать. Слова доходили до Нади с трудом. Она не понимала, о чем идет речь. Потом стала понимать. Но лучше бы она ничего не понимала. Речь шла о какой-то чудовищной ошибке. Что-то было сделано не так. И доктор ругался на другого, обзывая его «врачом-халтурщиком» и «чертовым алкоголиком». Были там выражения и похлеще. Потом они заговорили о чем-то непонятном. Точнее, говорил опять Лактионов. А второй мычал и что-то лепетал. «Ей жить с этим. Ты соображаешь, что ты сделал? Я же тебя предупреждал! Жаль девчонку. Я не знаю, можно ли это вообще исправить. Придется ждать. А это — время. Ее молодые годы! Что ты наделал, скотина! И меня под монастырь подвел».

Все это было странно, непонятно. И никак не относилось к ней. Они говорили о какой-то девушке, ставшей жертвой врачебной ошибки, девушке, которой теперь придется ждать непонятно сколько времени, чтобы эту ошибку можно было исправить. «Бедняжка, — подумала Надя. — Действительно, жаль ее». Только почему она лежит здесь, а они говорят об этом? Какая связь между этими двумя фактами? Какое она имеет к ним отношение?

Вопросы роились в голове, пока вдруг ей не стало внезапно очень холодно. Так холодно, что трудно было дышать. Словно ее перенесли в морозильную камеру. Спазм сдавил горло. Она пыталась встать — и не могла. В мозг впиявились тысячи иголок. Казалось, она сейчас взорвется изнутри от этой пытки. ЭТО ВСЕ ГОВОРИТСЯ О НЕЙ! ЕЙ СДЕЛАЛИ НЕУДАЧНУЮ ОПЕРАЦИЮ! Она закрыла глаза.

Этого не может быть! Она ошиблась! Это все ей снится. Сейчас она проснется — и забудет этот кошмарный сон, приснившийся так не вовремя. Неужели это не сон! Неужели — правда! Она открыла глаза. К ней подошел доктор. Он смотрел на нее с какой-то жалостью и сочувствием. Потом тяжело вздохнул. Она ждала от него каких-то слов. Слов, что все осталось позади, что все закончилось хорошо, что ей теперь не о чем беспокоиться и что она стала нормальным человеком. С новым лицом. Но никаких слов не было. Доктор молчал. И смотрел на нее. Потом, резко повернувшись, вышел из операционной. Она слышала, как хлопнула дверь, и этот звук болезненно отозвался у нее в голове.

Она никак не могла до конца поверить в услышанное и поэтому лежала с гулко бьющимся сердцем.

Дни, проведенные в клинике, выпали из ее памяти. Она даже не могла впоследствии вспомнить, сколько времени она провела там: несколько дней или недель. Она впала в состояние странного, отупляющего ступора…

Нет, это все было правдой! Чудовищной правдой! Ей хотелось хохотать до упаду. Если бы она могла, она бы так и сделала. Хохотала бы до колик. Но в ней все омертвело. Лактионов извинился и отдал ей обратно заплаченные деньги. Она хотела сказать, что деньги здесь ни при чем. Она и копила их для того, чтобы сделать операцию. Но вместо этого она растерянно теребила деньги в руках, пока Лактионов не сказал ей, чтобы она убрала их в сумку. Она ничего не соображала. Доктор говорил, что произошла ошибка. Сейчас трудно говорить что-то определенное. Надо подождать какое-то время. «Сколько?» — машинально спросила она. «Не знаю, — услышала она в ответ. — Будем вас наблюдать. Приходите через полгода. Там будет видно. А еще лучше — через год. А пока нужно быть готовой к переменам. Любым. В том числе и к худшим. Но отчаиваться не стоит. Надо не падать духом. Смириться и ждать…»

Она хотела сказать, что ей отныне незачем жить. Она уничтожена и раздавлена. Но она молчала, закусив губу. «Еще раз извините, — сказал Лактионов. — Вы звоните, приходите. А сейчас я вынужден идти — дела». Он коснулся ее руки и вышел. Через минуту к ней подошла секретарша. «Я вызову вам такси», — вежливо сказала она.

«Не надо», — встрепенулась Надя. «Нет, шеф сказал, вас нужно довезти до дома. Не возражайте».

Они вышли из клиники. Была жара. Но Надя ничего не чувствовала. Юлия Константиновна поймала такси и довезла ее до дома. «Спасибо», — поблагодарила Надя. «Не за что».

Она стояла перед дверью и боялась нажать на кнопку звонка. Наконец нажала. Анна Семеновна открыла ей дверь.

Увидев ее, она заплакала.

— Что, очень страшная?

Но Анна Семеновна только мотала головой, зажав себе рот, и плакала.

— Можно пройти? — усмехнувшись, спросила Надя. Та посторонилась, пропуская ее. Надя прошла к себе в комнату и села на кровать.

— Вот и все! — сказала она громко. Вслух. Она подошла к зеркалу и посмотрела на себя. В клинике ей не удалось как следует разглядеть свое новое лицо. Когда сняли бинты, ей принесли зеркало, поднесли к лицу и тут же убрали. Наверное, чтобы не травмировать, подумала тогда Надя. Теперь она могла без помех рассмотреть себя. Лицо было определенно чужим. Оно стало хуже. Раньше она была просто некрасивой. Теперь — уродливой. Или ей это кажется? Очень трудно быть объективной, если смотришь на свое лицо как под микроскопом, если ты давно потеряла чувство реальности и ощущения себя. Господи! Что же теперь делать? Надя закрыла лицо руками. А потом отняла их и снова посмотрела на свое отражение в зеркале. Нет: она подурнела и стала настоящим страшилищем. А впрочем, плевать и на это! Непонятно только, зачем она родилась на свет? Смысла в ее жизни все равно никакого нет. Может, лучше покончить с собой? И всех делов-то! Зачем мучиться! Если кругом одни обломы и неудачи, то самый приемлемый выход — разорвать этот заколдованный круг. Пусть даже и ценой собственной жизни.