архипелага, — Сан-Блас — в честь яростного испанского адмирала Бласа де Лесо, потерявшего в ходе своей морской карьеры глаз, руку и ногу и получившего за это прозвище Получеловек.

Гэвин покидал Картахену без сожаления — в этом городе он ни минуты не чувствовал себя комфортно. Да, сидел на расписном стуле, как на троне, подставив ботинки чистильщику, да, каждый день заходил на рынок, усаживался за длинный стол, заказывал жареную рыбу и плантан, пил сок из тамаринда, который им наливали на улице из стеклянных резервуаров. Однажды они с Фиби сходили в ресторан напротив Гранд-отеля «Санта-Клара». Но сам город подавлял его своими резными балкончиками, изящно обрамленными цветущими лозами бугенвиллеи, конными экипажами.

Этот город был хорош для любовников, как Париж, а ему с каждым днем становилось здесь все тоскливее. Правда, кровать в общежитии была достаточно удобной, душ и телевизор работали исправно. И они с Сюзи и Оушен целыми днями валялись, таращась в экран, — снова втроем на своем плоту, как в старые времена.

Сейчас конец января, сезон ветров еще не кончился, и они снова идут по неспокойному морю. Все на борту пристегнуты ремнями. Сюзи сидит в будке. Фиби выводит яхту в открытую водную лазурь, а он завязывает тесемки шляпы под подбородком, садится в кокпит рядом с ней, внимательно следит за волнами. Баланс его тела теперь полностью совпадает с балансом водной стихии, как будто он бессознательно настроил свой организм на океанские ритмы.

Фиби улыбается и кивает ему: да, она чувствует то же самое. Переход на яхте в открытом море может быть разным: трудоемким, однообразным, чарующим, иногда откровенно опасным. Километры синевы вокруг, смотреть не на что, говорить не о чем, но нельзя терять бдительность, потому что в любую минуту может произойти что угодно.

И снова они забираются на голубые дюны и спускаются в лазурные овраги. По очереди стоят у руля. Целый день то вверх, то вниз; чашка чая или кофе, лапша в пластмассовом контейнере. Ветер раздувает паруса, они подняли и грот, и стаксель. Этой старой посудиной легко управлять! В кают-компании все вещи разбросаны, невозможно разложить их по местам. Оушен держится за сетку, чуть не висит на кольцах над спальным местом.

— Держись, русалочка! — кричит он ей с палубы.

Она молодец, истинная дочь моряка, скоро сама будет выходить в море.

Проходит день, проходит ночь. Они с Фиби — как единое целое, настоящая команда. Оба синхронизировались с яхтой, морем и друг с дружкой. Оба видят и понимают тысячи мельчайших деталей, оценивают подлянки, которые им может подстроить океан, опасности, что несут ветра. Это требует усилий, и умственных, и физических. Оба позволяют себе поспать лишь короткие промежутки времени по нескольку часов, у обоих нервы на взводе. Ведь море может сделать с ними что угодно: завертеть лодку так, что корма и нос поменяются местами, в течение нескольких минут засосать в водоворот, проглотить, утопить… Но может и прилично себя вести, как сейчас.

Кожа Гэвина постоянно покрыта мурашками: ужас, который он испытывает от соприкосновения с разгулявшейся стихией, заводит его, как необузданный секс. Они с Фиби настолько срослись — полудевочка с полумужчиной, — что он не всегда понимает, кто из них кто. Иногда его напарница кажется маленькой и беззащитной, а в другой раз он ощущает себя по сравнению с ней несмышленым малышом. Но море выуживает из глубин их тел и душ лучшее, на что они способны, и вместе они гармонично справляются с трудностями.

Проходит еще один день, и снова наступает ночь — они в море уже сорок восемь часов. На вахте он прислушивается к ветру, подпевает ему в ритме регги, вспоминает слова популярной песенки-калипсо «Моряк»:

Я должен уйти от нее,

Не в силах я больше терпеть,

Охваченный пламенем, я весь горю,

Лучше в море конец свой найду,

Иль пусть доконает меня табанка.

«Табанка» — одно из его любимых слов, на языке тринидадцев это означает «разбитая любовь». «Блин, табанка меня прикончит!» — заявляют тринидадцы, когда их душа горит от невыразимых эмоций. Это слово легко перекатывается на языке, вызывает улыбку, в его честь называют коктейли, цветы, подарки, но в самом состоянии табанка нет ничего приятного — вязкое, душное, скребущее в груди чувство. Табанка убивает его уже много недель, месяцев. Она, как тяжелая болезнь, изнурила его душу. Он медленно умирает от табанка — и это сущая правда. В море ему и лучше и хуже одновременно.

Он на вахте, сидит за штурвалом. Три часа ночи. Море — черное, смутное, поднимает вверх грозные руки, грозит кулаком, недовольно ворчит. Самая бурная ночь за последнее время. Спать невозможно. Яхту качает. Фиби сидит в кают-компании с Оушен, которая обеими руками цепляется за сетку. Его глаза прикованы к морю, он чувствует и ужас и спокойствие.

«Романи» хорошо справляется с высокой волной, он это прекрасно знает, и все же его мошонка и член сжались, ушли глубоко в тело. Ему чудятся огромные киты, выплывающие на поверхность; невесть откуда взявшаяся, сокрушающая все на своем пути волна; даже гигантский осьминог, который опутывает яхту щупальцами и собирается утащить ее на дно. Сотни видений проносятся в голове, но он все так же спокойно сидит на руле. Но вдруг из салона доносится пронзительный, почти нечеловеческий вопль: так может кричать только его девочка.

Через пару секунд в дверном проеме показывается голова Фиби, ее лицо посерело от усталости и страха.

— Оушен упала, — говорит она. — Сильно поранилась. Сетка прорвалась, и ее сбросило на пол.

Они меняются местами, и он кубарем скатывается по ступенькам. Оушен сидит на полу, лицо покрыто кровавыми потеками. Она судорожно всхлипывает, рот широко открыт, глаза почти закатились. Держится за левую ногу.

— Деточка, что с тобой?! — Он бросается на пол рядом с дочкой, смотрит на ее ножку, и его чуть не выворачивает наизнанку.

На ноге зияет рваная рана, многоугольная, как морская звезда, на голени видно розовое мясо, под ним — желтоватые жилы. Из этой страшной раны толчками вытекает кровь.

— Тише, ду-ду, — пытается он успокоить дочь. — Ничего, сейчас мы вылечим тебя, приведем в порядок.

Она не слышит, да он и сам понимает, что сказанное звучит неубедительно. Он пытается соединить края раны, но плоть упрямо расходится снова, как будто внутри застряло что-то твердое.

Оушен возмущенно смотрит на него: она в шоке, в ужасе, да и он тоже. Он оглядывается по сторонам: да, сетка прорвалась, и девочку выбросило на