– Ты что, никуда не ходишь? Сидя дома, никого не найдешь!

Ей хотелось ответить, что он умудрялся находить себе подружек даже сидя в тюрьме. Как ему это удавалось, для нее оставалось загадкой. В прошлом году у него было четыре пассии; они сменяли одна другую, как только освобождалось место. Из-за этого Фрейе было невозможно получить свидание с ним, так как подружки у Бальдура пользовались приоритетным правом. Только оставаясь «между женщинами», как сейчас, он «находил время» для нее.

– Я не сижу дома, бываю на людях, просто еще не встретила никого, кто понравился бы. Да и не так уж и давно я одна, и не страдаю без мужика.

– Если хочешь, я могу найти тебе хахаля. Без проблем. Но я подойду к отбору кандидата очень ответственно.

– Нет уж, спасибо. – Фрейя попыталась скрыть досаду и, чтобы Бальдур не заметил, что она не в восторге от его предложения, и не стал расспрашивать ее о вкусах и предпочтениях, составляя список возможных кандидатов, решила сменить тему: – У меня сейчас ужасно много работы.

– А?..

Бальдур никогда не принимал всерьез то, чем занималась Фрейя. Работы, которые она сменила за свою жизнь, в его мире не существовали. Дом ребенка казался ему вполне приемлемым местом, но он не понимал, к чему все эти условности, когда с педофилами можно разобраться с помощью бейсбольной биты – без отрывания от дел кучи психологов и адвокатов.

Из мрачных облаков, сопровождавших Фрейю всю дорогу к тюрьме, наконец-то прорвалось солнце. Укрепленная на узком окошке решетка отбросила на пол символичную тень, и Фрейя не в силах была оторвать от нее глаз. Сердце сжималось при мысли о брате, о его теперешней жизни и перспективах на будущее. По дороге сюда она увидела пожилого заключенного, тоже направлявшегося в комнату для свиданий. Он был худ и сутул, в разрезе ворота и из-под рукавов застиранного худи выглядывали выцветшие татуировки. Фрейе не хотелось, чтобы такая участь постигла и Бальдура. Нет, этого нельзя допустить. Она должна что-то сделать, как-то противостоять этому…

Ей всегда казалось, что они с братом в ответе друг за друга. Бальдур оберегал ее, лупил дразнивших ее на переменах мальчишек, помогал таскать тяжелый портфель. Он был на два года старше ее, и с раннего детства Фрейя старалась во всем равняться на него, всегда чувствовала себя в безопасности, когда он был рядом. Ее восхищение и безоговорочное доверие давали ему чувство собственной нужности и уверенности в себе.

Это изменилось, когда Фрейя, повзрослев, поняла, что ее брат совсем не идеальный герой, а его недостаткам было дозволено процветать и приумножаться без каких-либо тормозов. Их матери не исполнилось и двадцати, когда они появились на свет; ни особой зрелостью, ни выдающимися воспитательскими способностями она не отличалась. Как часто бывает у детей, они с братом любили ее безгранично, да это в ее случае было и нетрудно: как и у Бальдура, у нее была легкая приветливая натура, она всегда улыбалась, несмотря на нужду и вечный бардак в доме.

Фрейя и Бальдур родились от разных отцов, но никогда не считали себя братом и сестрой лишь наполовину; в их отношениях вообще не было ничего «половинчатого». Отцы общались с ними мало – оба были молодые, совсем мало знавшие их мать. Поначалу они пытались хоть как-то исполнять отцовские обязанности, проявлявшиеся в плохо упакованных подарках к дням рождения и Рождеству, редких походах в кино, боулинг-клуб или гамбургерную – с долгими неловкими паузами и постоянным поглядыванием на часы. Со временем они стали появляться все реже, а потом, женившись и обзаведясь другими детьми, и вовсе исчезли. Зато мать была для Фрейи и Бальдура и солнцем, и кислородом, от нее они получали все, что нужно было для жизни: еду, кров, участие и даже чувство опоры, хоть и немного зыбковатое. Она не настаивала на их общении с отцами – пока приходили алименты, ее это не заботило.

Она охотно знакомилась с новыми мужчинами, окунаясь в новые связи с головой, и верила, что в один прекрасный день ей встретится настоящий мужчина, который примет их троих всей душой, построит для них большой дом в Артнарнесе[15], где они смогут вечно наслаждаться семейным счастьем.

В памяти Фрейи отложилась длинная вереница кавалеров матери, каждому из которых был выделен короткий отрезок их с братом жизни. Кавалеры благоухали одеколоном и чувствовали себя неловко, общаясь с ними; им не терпелось поскорее вырваться из квартиры, чтобы повеселиться на какой-нибудь пирушке с их мамой. Ни один из них надолго не задержался, так что трудно было запомнить, кого как звали и кому сколько было лет. Один, правда, подарил Фрейе котенка и, казалось, был перспективнее других – но вскоре, как и остальные, тоже пропал из поля зрения.

Возможно, их мать в конце концов нашла бы достойного претендента на роль отца их семейства, если б внезапно не умерла. Фрейе тогда было десять лет, а Бальдуру – двенадцать. Красивая улыбка напомаженных губ, аромат духов, броско подведенные глаза и лакированные ногти неожиданно и навсегда исчезли из их жизни одним субботним вечером, когда она, как обычно, отправилась повеселиться с друзьями и не вернулась домой. Там, на вечеринке, ее сердце, стучавшее хоть и странным образом, но для них двоих, вдруг решило: «Всё, хватит!» – и остановилось. Известие о смерти матери застало Фрейю и Бальдура еще заспанными, в незнакомом им доме бывшей материной одноклассницы, под присмотром которой их оставили на ночь.

В тот день они не плакали до самого вечера, но потом будто что-то прорвалось, и слёз уже было не остановить. Потеря была тем больнее от навалившейся неопределенности: что же теперь с ними будет? Слёз пролилось бы куда больше, узнай они тогда, что их поместят к родителям матери – набожной паре, давно махнувшей рукой на свою непокорную дочь и практически не общавшейся с внуками. Люди они были неплохие, но неласковые, к тому же у них не было сил следить за детьми, особенно за шустрым непоседливым мальчишкой. За короткое время Бальдуру удалось расколошматить большинство безделушек, украшавших мещанское жилище стариков, однако Фрейя всегда брала половину вины на себя, чтобы брата ругали поменьше.

Со смертью матери их жизнь в общем-то мало изменилась; радостных моментов, конечно, поубавилось, но они, как и прежде, были практически неразлучны. Фрейя старалась заботиться о брате, и он платил ей тем же. Было много вещей, которые они не понимали, но не у кого было спросить, а бабушка и дед посвящали всю свою любовь невидимому и странному Богу, восседавшему где-то, на каком-то там небесном троне. Фрейе это казалось несправедливым – у Бога были миллионы других, любивших его, а у них с братом не было никого, кроме этих стариков. Но так или иначе, а Бог в их новой жизни стал главной решающей силой – небесное существо, которое нельзя было обсуждать и которое присутствовало во всем и везде – и в то же время нигде. Они не находили смыла в этой вере, но сказать что-нибудь не осмеливались, довольствуясь переглядыванием и ухмылочками, когда старики не видели.

Ни одно из слов Божьих, слетавших с губ стариков, не вязалось с тем, что происходило в жизни Фрейи и Бальдура, и в какой-то момент они решили для себя, что Бог, если он был таким древним, как им говорили, по всей видимости, уже совсем плохо видел. Другое объяснение тому, отчего вселюбящий и всемогущий Бог допускал все это зло и несправедливости, заключалось в том, что его попросту не существовало. И очень скоро они стали склоняться ко второму объяснению. Оно было проще и освобождало от попыток понять, что такое этот Святой Дух и отпущение грехов.