открытую, многому из того, что должен знать и уметь правитель.

В дальнейшем сам король признается: «Профессия короля – великая, благородная, восхитительная профессия!»

Профессия, требующая выдержки и такта. Слова его матери: «Он и нежен, и вместе с тем рассудителен». Он умеет слушать «лучше всех на свете». Сен-Симон пишет: «Никогда ничего больно задевающего в беседе и никакой фамильярности – его величественный вид делает ее невозможной». Росин, имея в виду его, скажет: «В какой бы неизвестности ни привелось ему родиться, мир, видя его, признал бы своего господина».

Кроме фамильярности, он не приемлет импровизаций. Имея в виду прежде всего самого себя. «Я посмотрю», – его любимые слова. Важные дела он долго и тщательно обдумывает, речи – заучивает. Однажды при одном важном процессе (дело Фуке) он забыл кусок речи. Свидетель этого записал: «Король на несколько времени остановился, чтобы поправиться, и потом еще довольно долго думал. Не припомнив того, что раньше у него было в мыслях, он говорит нам: “Неприятно, когда это с нами случается, ибо в таких делах лучше не говорить ничего, что раньше не продумано”».

Также как и вышколенный Мазарини, он относился и к иностранным делам. Кольберг рассказывает, что в первое время своего правления он принимал испанского посланника. Тот хотел формально засвидетельствоваться перед Людовиком, но король начал говорить о делах. Испанец пытался «пользоваться всякой паузой, которую ему представляла манера короля говорить размеренно», но эти паузы служили для лучшей отделки фраз и речь продолжалась. Испанец был удивлен – за 40 лет дипломатической службы он не видел, чтобы «государи говорили не иначе как односложно».

По натуре в делах король – реалист и скептик: «Во всем, что сомнительно, единственное средство с уверенностью действовать, это – рассчитывать на худшее». Он пишет для себя: «Остерегаться надежды, плохой руководительницы».

Он сетует на собственное незнание: «Испытываешь жгучую досаду, когда не знаешь вещей, которые все другие знают». Но он поначалу компенсировал это непрестанной работой, которая образовывала его день ото дня.

И все же на протяжении полувека он будет работать по много часов в день и ничто не помешает этому: изо дня в день, без выходных и праздников. Сен-Симон писал, что «с календарем и часами в руках можно было, находясь от него за триста лье, сказать, что он делает». Конечно, подобное напряжение не проходит даром. Венецианский посланник еще в 1665 году отмечал, что король кажется старше своих лет: «Он необыкновенно старательно занимается делами с живейшим волнением. Он страшно увлекается всеми своими предприятиями и особенно дрожит над теми, которые могли бы повредить славе его имени. Он утомляет свой ум и тогда страдает острыми головными болями».

Еще с 1662 года король, переработав, начинает испытывать «приступы головокружения, тошноты, слабости, подавленности».

Еще в 1658 году в ходе военных действий он заболевает, но скрывает болезнь, пока есть силы. Когда же их не остается, то он мужественно принимает причастие (в ночь с 6 на 7 июля) и говорит Мазарини: «Вы – человек решительный и лучше Вас у меня нет друга. Поэтому я Вас прошу предупредить меня, когда мне будет приходить конец».

Но ничто человеческое молодому королю не чуждо. Он страшный обжора. И через год после свадьбы начнется бесконечная череда его любовниц и фавориток, в ряду которых ла Вальер будет суждено занять особое место.

В самом начале его амурных похождений его мать, королева Анна Австрийская, всуе надеясь, что ее слова могут вернуть сына на стезю добродетели, обрушилась на него с упреками. Людовик отвечал ей «с горькими слезами, что он сознает свой грех, что он сделал все, что мог, чтобы удержаться, не гневить Бога и не предаваться своим страстям, но что он вынужден ей признаться, что они сильнее его рассудка, что он не может больше сопротивляться их пылу и что он не чувствует даже желания это делать».

Но тем не менее делал. И будет делать это всю жизнь. Имея, помимо жены, официальных фавориток и изменяя уже им, впутываясь во всякие мелкие интрижки, дабы не упустить случая испытать новые ощущения.

Таков был король к моменту встречи с ла Вальер (Лавальер), уже переживший любовную драму, – его любовь к Марии Манчини, племяннице Мазарини, любовь взаимная, кончилась расставанием, хотя Людовик также порывался на ней жениться. Теперь же он был уже женат – на испанской инфанте, которая стала его женой по династическим и политическим соображениям, но отнюдь не по любви.

Душа же ее страстно искала и ждала. Пока же в преддверии новой любви он дружит с женой своего брата – принцессой Генриеттой, просто дружит, безо всяких подтекстов, находя в остроумной и начитанной принцессе душевное сходство с Марией Манчини.

Принцесса при дворе почитаема и любима многими. Среди этих многих и ее новая фрейлина де ла Вальер, которая также попала под обаяние Генриетты.

Людовик частенько бывал у принцессы, где естественным порядком познакомился с ее новой фрейлиной, в которой не нашел ничего особенного. Но которая почти сразу же бесповоротно влюбилась в короля. Это начало замечаться многими и служило поводом для не всегда «добрых» подкалываний.

Вскоре Людовик устраивает в Фонтенбло праздник, в ходе которого все демонстрировали свое умение танцевать. После праздника фрейлины в тихом уединенном местечке, вдалеке от досужих ушей делились впечатлениями о танцорах. Все назвали наиболее понравившихся им. Все, кроме Луизы. Когда же к ней начали приставать с вопросами, она, запинаясь, ответила, что не понимает, как можно было обращать на кого-то внимание, – ведь там был король. В ответ же на реплики, что ей титул короля мешает видеть что-либо, кроме короля, она ответила: «Его корона немало не умножает прелестей его особы. Она даже уменьшает их опасность. Он был бы очень опасен, если бы не был королем. Но он – по крайней мере – предохраняет от всякого другого обольщения».

Конечно, Луиза невольно лукавила: корона всегда придает приятные штрихи любой, даже самой симпатичной фигуре. Но она говорила от чистого сердца – так ее воспитали. И уж тем более она не могла знать, что произносит свой монолог и для короля, укрытого ближайшими кустами. (Он увидел, как четверо девушек углубляются в аллеи, и не смог перебороть любопытства. Как оказалось, весьма своевременно.)