крупные суммы, тратила их быстро и не особенно задумываясь. Видимо, в память о том ларце с бриллиантами, Луиза полюбила собирать драгоценные камни и скупала их в большом количестве у герцогини Мазарини.

Ее детьми также занимался Кольбер. Почти сразу же после рождения их отдавали ему, и он вместе с женой воспитывал их в строгости и послушании перед законами.

Такое положение дел объясняется еще и тем, что у Людовика не было опыта легитимации незаконнорожденных своих отпрысков, и что сама Луиза не желала признавать своих детей законными, чтобы впоследствии они не возгордились и им не пришлось в дальнейшем испытывать разочарований и уж тем более чтобы ее связь не приобрела уж слишком официального оттенка.

Но все же Людовик решительно не хотел менять свою точку зрения, и мадемуазель Нант, родившаяся в 1666 году, на следующий год была узаконена парламентом и получила патент на свое узаконенное происхождение: «Зная в точности высокие совершенства г-жи де ла Вальер и желая возблагодарить ее за ее совершенства и выказывая естественные родительские чувства к нашей натуральной дочери Марии Анне мы делаем г-жу ла Вальер герцогиней, а для дочери ее создаем имение, обладание которым связано с потомственным званием герцогини и перией».

Патент был довольно неудачно сформулирован – по точному смыслу слов герцогиней оказывалась лишь дочь, а король хотел и Луизу сделать герцогиней. Поэтому выпустили специальное разъяснение о том, что и Луиза де ла Вальер имеет отныне титул герцогини и права на перию. Ведь это именно ей Кольбер купил по поручению Людовика имение Вожур в Ренси в департаменте Сен-Сен-Дени за 800 тыс. ливров и дал ему статус герцогства. Поэтому отныне Луиза стала герцогиней Вожур.

Но состояние души новой герцогини не изменилось; как писала маркиза де Савиньи: «Эта маленькая фиалка, прятавшаяся под травой, стыдилась быть любовницей, быть матерью, быть герцогиней».

Луиза стыдилась, мучаясь оттого, что мужчина, которого она на свою судьбу полюбила – женат и к тому же король, а Людовику уже с трудом удавалось терпеть меланхолию своей возлюбленной.

Луиза де ла Вальер и её дети. Художник П. Миньяр

Впрочем, монарх давно уже воспитывал свою волю в отношении характера Луизы не в гордом одиночестве.

Он купил ла Вальер Вожур 13 мая 1667 года, в этом же году узаконил свою дочь, но еще с прошлого, 1666 года стали заметны его признаки охлаждения к Луизе, ибо на его любовном горизонте начала восходить новая звезда – маркиза Франсуаза Атенаис де Монтеспан.

Двор принял эту новость спокойно, ибо здесь Луизу не любили: она постоянно грустила, стало быть, никаких празднеств не хотела и не просила о них короля, вечно насупленная, она порождала своим видом всякие ненужные мысли у окружающих о бренности всего земного. И самое главное – она не слишком интенсивно протежировала своим друзьям и сторонникам. Фаворитам подобного не прощают, и ее партия при дворе свелась к нескольким ее платоническим поклонникам и преданным по-настоящему друзьям…

Началу романа короля с Монтеспан предшествовал пролог, в ходе которого умная, честолюбивая, проницательная Франсуаза сумела подружиться с ла Вальер, быстро определив ее характер и сделав вид, что разделяет все ее взгляды и воззрения.

Луиза, истомленная отсутствием родственной души, все доверчиво рассказывала новой подруге. Включая и всякие подробности о Людовике как о человеке. Тем самым Монтеспан, идя на завоевание королевской крепости, была вооружена знанием привычек и пристрастий Людовика и, исходя из этого, могла моделировать свое поведение.

К тому же поначалу Луиза хвалила королю Монтеспан. Как и принцесса Генриетта, вновь примирившаяся с королем. Именно на балу у принцессы и произошло объяснение Людовика и Франсуазы.

Умная женщина не стала особенно рассказывать подноготную своей начинающей уходить в тень соперницы. Она ее даже хвалила. Правда, сказала, что Луиза никогда не любила его по-настоящему, ибо сохранила угрызения совести, т. е. думала в данном случае не о нем, а прежде всего о себе. И что если бы ее чувство было полным, то она забыла бы обо всем. Как, например, сама Монтеспан, готовая ради короля бросить мужа.

Людовик запомнил данную аргументацию холодности Луизы и спустя некоторое время повторит ее матери своих детей и многолетней фаворитке. Повторит перед окончательным разрывом.

В оправдание, даже не в оправдание, а чтобы лучше понять характер преемницы Луизы, заметим, что поначалу Монтеспан, знакомясь с Луизой, не думала взлетать так высоко. Она хотела лишь воспользоваться дружбой с влиятельной любовницей короля, чтобы поправить свои дела, но аппетит приходит во время еды. И кто отказывается от удачи, которая сама идет в руки? Герцог Сен-Симон так писал в своих мемуарах: «Потом он (т. е. король. – Примеч. авт.) увлекся редкой красотой маркизы де Монтеспан (еще раз перебьем мемуариста – по сегодняшним канонам Луиза гораздо симпатичнее, у Франсуазы – избыток роскошной плоти, но на вкус и цвет… – Примеч. авт.), обратившей на себя его внимание еще во время царствования г-жи де ла Вальер. Г-жа де Монтеспан скоро это заметила. Напрасно убеждала она мужа увезти ее в Гиенну; в своем безумном доверии он не внял ей. Она говорила с ним тогда вполне чистосердечно. Наконец, король склонил ее к взаимности, похитил ее у мужа со страшным скандалом, который привел в ужас все народы, и явил миру невиданное зрелище двух любовниц одновременно. Он катал их обеих вместе в карете королевы вдоль границ, по лагерям, иногда посещая армии. Народ, сбегаясь со всех сторон, смотрел на трех королев, и всякий в простоте душевной спрашивал у соседа, видел ли он их?»

Портрет Франсуаза-Атенаис де Рошешуар де Мортемар. Неизвестный художник

Все это будет немного позднее. Пока же Людовик уехал на войну во Фландрию, и жена его как-то невольно сблизилась с Луизой, мучимая тем же страхом за жизнь короля. Вскоре Франция одержала победу, и дружба соперниц кончилась.

Весь двор поехал в Амьен навстречу победителям. Луиза, снедаемая нетерпением, обогнала всех, включая и королеву, поехав по боковой дороге. Ее карета опрокинулась, она поранилась, но ничего не замечая, женщина рвалась навстречу со своим возлюбленным. Но первые слова Людовика были не слова любви, не слова тревоги по поводу ее ран, а: