и кусает меня за нижнюю губу.

— Там ещё и бабушка есть, — смеюсь я, а он только заходится в глухой злобе и крепче сжимает меня в своих сильных руках.

Мой мальчик…

— Что им скажешь? — кивает на мои волосы и теребит за капюшон худи. — Давай вместе отмазку придумаем?

— Не надо. Я знаю, что говорить.

— Уверена?

— Угу. Ну я пойду? — всё-таки собираюсь с силами и тяну на себя ручку автомобильной двери. Вот только выйти не могу. Просто сижу и бесконечно обнимаю взглядом дорогие сердцу мужские черты.

— А-а-а, — ворчит Басов, а затем тянется к бардачку, вынимая из него какую-то коробочку, в которой на поверку оказывается такой же, как и у него, дорогой смартфон.

— Что это?

— Это тебе, Истома. Там уже стоит симка с безлимитным доступом в сеть. Мой номер в телефонном справочнике забит. Буду писать — попробуй только не ответь — зацелую насмерть.

— Дурак! — улыбаюсь я, но всё-таки отрицательно качаю головой.

— Даже не пытайся свинтить!

— Но я не могу его принять, — пробую достучаться я до парня, но ему мои потуги, что об стену горох.

— Не драконь меня, — супится Басов, и я всё-таки принимаю из его рук коробочку с телефоном, — и следи, чтобы мама твоя его не нашла. Ок?

— Ок.

Последний поцелуй на прощание. Болезненный спазм за рёбрами, когда мы всё-таки расстались. И ещё один, когда его машина с пробуксовкой выскочила из моего двора и скрылась за поворотом.

Я же только понуро потопала домой, уже зная, что именно скажу матери, когда она узрит мой обновлённый внешний вид.

Звонок в дверь. Кислород в лёгкие на максимум. Нервная волна дважды сотрясает тело, накачанное адреналином.

Обдолбанные бабочки притихли. Раскормленные счастьем тараканы уснули без задних ног.

Я снова одна.

— Явилась! — слышу яростное за дверью, а через минуту вздрагиваю, когда мать на пару с бабкой появляются на пороге и в ступоре смотрят на меня.

Ну погнали.

— Добрый вечер…

Глава 27 — Я слышу голоса…

Вероника

Моей косы больше нет. Мокрая одежда бесформенным комком лежит в пакете вместе со школьной обувью. Рюкзак понуро висит на плече. Я (о господи, боже!) в брючном костюме. Губы горят от поцелуев. А кожа пылает, всё ещё помня дерзкие прикосновения Басова.

И да, вчерашняя Вероника Истомина впала бы в истерику, а потом и вовсе бы лишилась чувств от перспектив быть сурово наказанной. Но сегодня всё изменилось…

И Вероника стала другой. Смелой. Потому что где-то там был парень с глазами цвета шоколада, который мысленно поддерживал и верил в то, что его девочка больше не чья-то игрушка для жестоких игр.

Уже нет.

— Последние времена, — шепчет побелевшими губами бабушка и оседает на банкетку, хватаясь за сердце и хапая воздух короткими, рваными вдохами. Крестится.

— Ты…, — голос мать подвёл, и она поперхнулась, а затем и вовсе хрипло закашлялась, не в силах, очевидно, словами объяснить весь тот спектр негативных эмоций, который у неё вызвал мой внешний вид. Наверное, именно поэтому она решила просто набрать в лёгкие побольше воздуха и проораться как следует. — Да ты обезумела, Вера?

Схватила меня за грудки и со всей дури потянула на себя, настолько резко и сильно, что я чуть не споткнулась о порог, а затем с грохотом захлопнула за мной входную дверь так, что она чуть не слетела с петель.

— Алечка, — вновь перекрестилась бабка, — ремень нести?

— Неси! — взревела мать, а я только понуро опустила плечи.

Но в следующее мгновение снова их расправила и задала вопрос:

— А может опять горох?

— Да как ты смеешь? — и ладонь матери со звонким щелчком опустилось на моё лицо. — Бесстыжая!

Но я только повернулась к ней другим боком, как было рекомендовано в святом писании, и дрожащим голосом спросила, глядя прямо в её налитые яростью глаза.

— Вот так бить будешь, мам, да? Без суда и следствия? Ну давай, я не стану противится твоему злу и уже, как видишь, подставила вторую щеку.

— Заткнись! Довела мать до белого каления, так ещё и умничать удумала? Неделю будешь грехи отмаливать у Господа нашего, срамная девка!

— М-м, ну как скажешь…

— Мерзавка!

— Штаны спустить, чтобы повысить эффективность порки? — приподняла я вопросительно одну бровь, сдерживая нервную дрожь во всём теле.

— Ты посмотри-ка, Алечка, она ещё и огрызается! — снова появилась бабка в прихожей, держа в руках средство будущей экзекуции — портупею отца с металлическими бляшками.

Злобное шипение. Замах. Тело окатило ледяной волной страха.

— Ничего подобного! — крикнула я и закрыла рукой лицо, ожидая удара ремнём, но его почему-то не последовало, когда я сказала то, что, как мне показалось, будет моим козырем.

И не ошиблась!

— Бог явился мне мысленно! Сам Господь Бог, слышите? Я уже шла после факультатива по химии домой, как вдруг будто бы кто-то потянул меня за руку, и я развернулась, а затем и подняла голову вверх, а там…

Затихла, проверяя реакцию, произведённую на своих родных, и возликовала. Их лица вытянулись от шока, но в глазах сквозила такая больная вера в высшее чудо и в их превознесённого кумира, что они готовы были слушать мои басни Крылова до последнего вздоха, только бы я продолжала говорить о том, чего и в помине нет.

— Ну? — прикрикнула на меня бабка и я, сглотнув, продолжила.

— Там был билборд.

— Что это такое? — нахмурилась она.

— Реклама, — благоговейным шёпотом подсказала ей мать и кивнула мне, приказывая таким образом продолжать.

Что я и сделала.

— Там, на этом билборде были дети. Больные дети, мама. Лысые дети, бабуль. Маленькие совсем, — я так вошла в роль, что даже прослезилась, — ещё не видавшие жизнь, но уже потерявшие здоровье, волосы, веру в завтрашний день… веру в Бога! Но Господь безгранично великодушный! Вы ведь знаете, да?

— Да, он такой! — в который раз перекрестилась бабушка.

— Вот! И он послал им меня, буквально подтолкнул в спину, и я не смела пойти против его воли. Я сделала так, как он хотел, и, слыша его голос вот тут, — постучала по виску и продолжила, — я села в кресло парикмахера и отрезала свои волосы. Мне они, что грязь тогда, когда могут послужить во благо безгрешным ангелам, уходящим в агонии смертельной болезни из этого бренного мира. Не с голой головой, но в парике из моих волос.

— Благодать, Алечка! — ещё раз осенила себя крестным знамением бабушка, но на этот раз уже трижды.

— Х-м, — потянула мать, но ремень от себя откинула, — допустим, не врёшь ты мне. И что это был