он ей, и почитать его тоже надобно. Поп знамением ее благословил, богу своему на нее указал, да только и сам глаз положил. Долго ли коротко ли, священник маялся, да только не выходила у него ведьма из головы, а она еще и в селе вечно на виду крутится — то по воду пойдет, то раненым поможет, то гостинец кому занесет — никакого спасу нет. Начал он к ней клинья подбивать, авось получится к красе прикоснуться, да в жены ее взять, но ведьма упряма была и никогда на ухаживания не отвечала, как бы поп ни старался.

Ему бы еще тогда стоило отступиться да обо всем забыть, но мужик не унимался. Всем в деревне рассказал, что ведьма эта вертихвостка и специально его к греху склоняет, возмущался сильно, но не поверил ему никто кроме тех, кто на корабле с попом приехал, а моряки они и сами с придурью, чему угодно поверят, коли в голову втемяшится. Дождались, пока мужа ведьмы дома не будет, пришли к ней требовать своей милости. Женщина, не будь дурой, спрятала дочку в погребе, а сама морячков пригласила отужинать сначала, а то ведь и не помнят поди, какова домашняя стряпня на вкус. Сели они ужинать, да вкусно все так было, что не заметили они как один за другим в тарелках засыпать начали, да не проснулись больше, дочка каждому из них шею перерезала, как поросятам, ибо не смели они ведьму обижать.

Осерчал тогда поп, знал, что моряков она загубила, да доказать не мог, никто не видел, как они к ней пришли. Тогда решил он действовать иначе, да грех еще больший на душу взять. Приказал своим последним слугам найти мужа ведьмы да жизни лишить. Мол, без мужика-то она наверняка никуда не денется.

Яга на миг замерла, будто что-то припоминая, но затем продолжила связывать пучки стеблей и листьев.

— Не сумела ведьма муженька своего спасти. Не хватило сил остановить убийц. Горю ее не было ни конца, ни края, крик ее слышался над всей деревней. Взмолилась она в лунную ночь, стенала, выла, прося отомстить за потерю, но плач ее услышал тот, кто был ближе божеств, он с незапамятных времен дремал в лесу, иной и чужеродный, тварь нашей проклятой земли. Его уделом было бы забвение, но память о живых встревожила и заставила прийти, тысячею глаз, как звездным полотном, в ожидании смотря, как плачет дева.

Когда настало утро, боги слово свое дали, что не возьмут душу убийцы в свой чертог, не достоин он конца, перерождение забрали, изгнали из села. А за околицей ждал Он. Охотник. И сколь душа страдальца не скиталась, по лесам, по долам, забираясь в грот, под ветви елей, по кустам терновника, Он свою добычу всюду задерёт. Таков удел предателя.

Я посмотрел на спящего Леброна и осмелился-таки слезть с печи, присесть на лавку рядом.

— А что с ведьмой стало?

— Ну, а что с ней станется-то? Дочку вырастила, мастерству своему обучила, а как время ее пришло, взяла камень побольше и на дно морское к мужу ушла. С тех пор ни один корабль к нашим берегам пристать не может, охраняют они нас вдвоем.

Прикоснувшись к пучку на столе, я неловко передернул плечом.

— Про меня вы тоже сами будущее увидели?

— Конечно я многое вижу и многое знаю.

— Но вы не зовете меня по имени, хоть и слышали его.

Яга пристально посмотрела на меня и кивнула.

— Не зову и звать не буду. Не могут живого человека так звать.

— Но я еще жив.

— Ой ли? Как много у тебя от себя осталось?

Я потер руку, в которой обычно лежала моя Месть.

— Иди спать, утро вечера мудренее.

Неохотно встав с лавки, я вернулся на печь и закутался в одеяло. Со стороны кухни послышался тихий напев, колыбельная от старухи:

— Ой, баю, баю

Потерял мужик душу.

Шарял, шарял, ни нашел.

И заплакал, и пошел.

Ой вы, деточки мои,

Сторонитясь темноты.

За околицей волчок,

Он укуся за бочек,

И потощат во лесок.

Ой, баю, баю, баю.

Смотря в суть

Легкий шорох ткани, стук небольших каблуков по паркету, тихий выдох при очередном развороте, на фоне степенная мелодия вальса. Чужая рука незримо, почти невесомо поддерживает талию, лишь изредка касаясь сильнее, давая подсказку или направление движения. Еще далеко не все па выучены, они складываются в голове неохотно под отдаленно знакомый мотив из родного мира, обманчиво предсказуемый и сбивающий с толку, стоит только нотам пойти вразрез с памятью. В такие моменты я неизменно сбивалась, замирала и лишь спустя мгновение делала новый шаг, вторя учителю и его безмолвной помощи.

Однотипные композиции постепенно укладывались в голове, но так неохотно, будто им для этого приходилось отбирать место у моего прошлого, еще такого лелеемого в воспоминаниях. Счастливый вечер выпускного с другом под медляк, уединенный Новый год в ожидании ребенка с ним же, бесконечные ночи в обнимку под старые песни на пластинках родительского проигрывателя, когда-то чудом привезенные из-за границы. Совершенно иное лицо передо мной, иные чувства в груди, иные обещания, иное будущее вместе, после всего пережитого кошмара, больниц и звонков бывшего.

Всё иное, дышащее надеждой и завораживающее затаенной улыбкой в уголках губ.

— Серафина, о чем ты снова задумалась? Смотри на меня, я твой партнер.

Каин чуть сжал мою руку, напоминая об уроке. Вынырнув из собственной головы, я поняла, что снова сбилась, замерев на месте, как соляной столб. Сосредоточившись, я попыталась влиться в танец, лихорадочно отыскивая тему для дальнейшего разговора. Что угодно, лишь бы грёзы не захлестнули вновь.

— В свое время я прочитала столько романов, но до сих пор не понимаю, что особенного в балах.

— Ты никогда не была на них?

— Это редкое мероприятие. Обычно мы развлекаем себя по-другому. Настоящие балы остались в прошлом.

Завершив очередной круг в танце, я повернулась спиной к некроманту, позволив ему осторожно подхватить меня за талию и, покружив, поставить обратно. В повисшем ненадолго молчании мне почудилось нечто недоброе, не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы знать, что Каин ничего не делает просто так.

— Среди светлых аристократок есть особый ритуал, когда они выбирают себе мужа, — некромант взял меня за ладонь и, вытянув ее, снова повел в танце, оставаясь позади и поддерживая. — Девушка завязывает глаза и если сможет станцевать с выбранным партнером ни разу не запнувшись, то он признается достойным женихом.

Остановившись на миг, он поднял