по затылку. Его голос гремел надо мной, словно приговор для смертника, напоминая, сколь мало я из себя представляю и сколь много в меня вложили мои учителя.

— Если ты думаешь, что боги были несправедливы, допустив твое попадание сюда, то докажи им это! Встань и борись за себя, иначе твою судьбу решит кто-то другой, и он не будет столь же милосерден, как я сейчас.

Сквозь слезы, пелену боли и злость я вновь чувствовала свою ненависть к этому человеку, к богам, презиравшим меня, и к своей слабости, к целому миру, где всё было чуждым, странным и непонятным для меня. Эта ненависть, этот вечный костер в моей душе, был сильнее меня, он заставлял идти вперед до конца, раз за разом напоминая о том, что я действительно должна сделать. В этом Каин был неумолимо прав, я обязана сделать так, чтобы никто не смог решать за меня, навредить мне и помешать.

Видя мое упрямство, мое упорство и волю, некромант улыбался, иногда даже смягчаясь при боях и подсказывая, что именно стоит сделать лучше или останавливая удар, не причиняя еще больше боли. В такие моменты он мог помочь мне дойти до комнаты или вовсе принести туда на руках, чтобы Милана или Гани позаботились обо мне.

Ганим в свою очередь всё чаще забирал меня к себе, помогая с ранами, синяками и прочим. Он всё чаще оставался со мной на ночь, присматривая за тем, чтобы я не замыкалась в себе и была под присмотром. Вскоре после начала моих тренировок он сам напросился на обучение к дяде. Каин сначала был против, но надолго его упрямства не хватило, поэтому вскоре мы оба возвращались с заднего двора особняка изнуренные и уставшие, еле влезая восстановительные ванны.

В редкие дни, когда глава семьи уезжал из поместья, я с братом целый день лежала на кровати в нашей уже общей спальне и читала книги из личной библиотеки Каина. Слуги с утра приносили нам конфеты, печенья и чай, чтобы нам не пришлось спускаться за закуской, вылезая из уютных пижам. В общей спальне (мы выбирали новую комнату вместе), стояла одна огромная кровать, камин с парой кресел, шкафы с одеждой и учебниками, письменный стол с кучей бумаг и цветов, и, конечно, был небольшой балкон. Окна выходили во внутренний двор, и, несмотря на всё более холодные ночи, я всегда могла укутаться в плед и посидеть в старом плетеном кресле, встречая рассвет над верхушками елей. Вечером же мы перемещались к камину, болтая о глупостях и рассказывая истории из жизни.

Я видела, что Гани становился сильнее, слегка возмужал, но всё еще оставался милым и легким в общении. Сама же я вернула физическую форму с лихвой, всё лучше обращалась с оружием и магией, хоть мне и не давалось это легко. Тренировки всё меньше напоминали пытку, я отражала атаки Каина и смело шла с ним бой, чувствуя, как медленно, но верно я привыкаю двигаться, бить и уворачиваться так быстро, чтобы его удары проходили по касательной и не оставляли синяков. Преодолевая эту грань, мои чувства все меньше стали управлять мной, и все меньше я прибегала к своей ненависти, только когда мне действительно нужна была сила и помощь. Таким образом, я находила гармонию в своем состоянии, и Ньярл это всецело поддерживал, кажется, я начала понимать его, кажется, я перестала бесцельно пылать в агонии, я стала собой, расчетливее, умнее и изворотливее. У меня появились силы оттачивать себя и свое мастерство, словно клинок, чувствуя возможность расти дальше.

Темные сказки

На полном ходу мы пролетели через небольшое поле, после чего дорога ушла вниз к берегу, открыв перед взором деревеньку и небольшой порт. Деревья расступались, больше не пытаясь достать нас своими крючковатыми пальцами, кустарники возле дороги не походили на ершистых монстров, а вой лесной твари замолк.

Мы быстро подъехали к деревне, встав у ворот из цельных стволов деревьев, их заточенные носы хищно уставились в небо, будто угрожая ему. Я подъехал к ставням и постарался погромче постучать, но звук всё равно вышел жалкий, тихий, будто скребся ночной тать.

— Люди добрые, помогите брата схоронить от царя лесного! Мочи нет до города ехать, украсть мальчишку грозится!

Из-за стены мелькнула чья-то шапка, послышался пересуд голосов, и через минуту врата открылись, явив нам двух крепких мужчин в тулупах и старуху с фонарем в руке.

— Кто это тут впотьмах воет? Неужто путник какой пожаловал?

Голос женщины был мягким и низким, она растягивала гласные словно нараспев. Ее наряд, скроенный из разных тканей, был опрятным, но довольно мрачным — выглядело всё так, будто она надела несколько балахонов, и край каждого, чуть истрепанного временем, торчал один из-под другого. Спешившись, но оставив Леброна в седле, я, не пересекая черту деревни, встал и низко поклонился.

— Доброй ночи, госпожа. Меня зовут Диана, а на лошади мой младший брат Агрей. Наш путь лежит на материк, где нас ждут родственники, но мы потерялись и попали в беду. Прошу, позвольте нам заночевать у вас, подойдет любой уголок, хоть в конюшне. Клянусь, что не затеваю зла против вас и всей вашей деревни, а обращаюсь только по крайней нужде.

— Хм, значит быть, Агрей и Диана. Угу. А с каких это пор охотники из лесу бегут?

Я вздрогнул, и выпрямился. Старуха расплылась в улыбке, ее морщинистое лицо, словно кора дерева, было достаточно добродушным, но взгляд темных глаз цепкий и серьезный, оценивающий. Мой взор упал на ее руку — то, что я принял за фонарь, на деле было длинным посохом с человеческим черепом на навершии, из глазниц и рта на нас лился потусторонний свет.

— П-простите, госпожа, не признал…

Проклиная себя на чем свет стоит, я хотел уже отпрыгнуть от ворот, утянув повод лошади, и, рассчитывая, хватит ли мне сил сбежать из логова ведьмы до того, как она пошлет за нами какую-нибудь пакость, но мои размышления оборвал ее тихий сухой смех.

— Уж тебе ли опасаться меня, посланник божий. Я ведь тоже богу служу, хоть и темному. А зайчика твоего мы не обидим, если хорошо вести себя будешь, — старуха протянула свою худую ладонь, ожидая моего решения.

Взвесив в голове все за и против, я всё же протянул руку в ответ и пожал ее.

— Благодарю, госпожа ведьма.

— Зови меня просто Яга, — она отпустила руку и повернулась к деревне. — И чары свои оставь за чертой, а не то