чтобы (неназойливо) следить за ним. Оно также подготовило стенограммы самых изобличающих разговоров Нелсона и направило их Борису Пашу.

Сказать, что Паш встревожился, – ничего не сказать. Как отметил один историк, «даже по стандартам офицеров военной службы безопасности [Паш] был страстным и воинствующим антикоммунистом», и вот он получает худшую из возможных новостей, какую только можно вообразить. Красные проникли в самый секретный военный проект – у него за спиной, во время его дежурства. Не прошло и суток после получения стенограмм, как Паш вылетел в Вашингтон для личной встречи с генералом Лесли Гровсом. Затем уже Гровс использовал свое значительное влияние и вынудил ФБР передать Пашу досье на Оппенгеймера, а в будущем делиться с ним всей разведывательной информацией.

Поспешив обратно в Калифорнию, Паш арендовал в Окленде, к югу от кампуса Беркли, дом, чтобы превратить его в командный центр тройной атаки на коммунизм, окопавшийся в стенах Радиационной лаборатории. Во-первых, его команда смонтировала в арендованном доме оборудование для слежки стоимостью 6000 долларов, в том числе телефонный коммутатор для мониторинга всех прослушивающих устройств, установленных в домах сотрудников, в первую очередь Оппенгеймера. Во-вторых, они наводнили Беркли и Лос-Аламос агентами службы безопасности, метко прозванными «мурашками», чтобы следить за подозреваемыми и отмечать их приезды и отъезды. Наконец, они разместили собственных шпионов прямо в лаборатории. Среди них были и два «телохранителя» Оппенгеймера, которые возили его на машине и якобы защищали от предполагаемых убийц. На самом деле в их обязанности входило сообщать Пашу обо всех его действиях.

Судя по этой тактике, контора Паша не боялась нарушать юридические условности. Сам Паш однажды предложил напоить самых злостных из шпионов, студентов Оппенгеймера, и вывезти их в международные воды, где не действуют докучливые американские законы. Он клялся допросить их там «на русский манер» и выбить секретные сведения. Трудно сказать, шутил ли он, но угроза оказалась лишней. Благодаря прослушиванию телефонных разговоров и тайной слежке Паш и ФБР поймали нескольких студентов лаборатории (а также научных сотрудников из других заведений) на встречах с советскими агентами. Для их наказания чиновникам пришлось проявить творческий подход. Поскольку прослушивание телефонных разговоров было незаконным, судить ученых не могли; поэтому их призвали на военную службу и отправили на отдаленные военные объекты. Один из них был сослан на заполярную базу на Аляске, в американский ГУЛАГ, где и провел остаток войны, копая канавы от забора и до обеда.

Поскольку именно Гровс настоял на вовлечении в проект Оппенгеймера, генерал проявил особый интерес к делу Радиационной лаборатории, что само по себе вызвало осложнения по части безопасности. Посещая по приглашению Паша штаб слежения в Окленде, Гровс прибыл в полной генеральской форме. Проблема заключалась в том, что это был тихий жилой район, обитатели которого наверняка удивились бы, появись там вдруг генерал. Осознав свою ошибку, высокий и тучный Гровс схватил с заднего сиденья машины плащ миниатюрного Паша и кое-как в него втиснулся. Затем он с грацией бизона ринулся к дому. Впоследствии Паш много лет развлекал слушателей этой историей, но в трудных ситуациях он сам оказывался не более находчивым. Однажды, обследуя кампус в Беркли, Паш наткнулся на своего бывшего ученика из Голливудской школы. «Тренер, что вы здесь делаете?» – удивился тот. Паш на несколько мгновений оторопел, а затем повернулся и убежал.

Арестовав нескольких студентов Оппенгеймера, Паш так и не поймал его самого на чем-либо подозрительном, отчасти потому, что Оппенгеймер сообразил, что за ним наблюдают, и принял контрмеры. Например, если он хотел с кем-то поговорить в присутствии своих водителей-телохранителей, то понижал голос и открывал окна на заднем сиденье, создавая шумовую защиту. Тем не менее стресс от постоянной слежки не прошел для Оппенгеймера даром. Будучи и без того худым как щепка, он потерял еще килограммов десять, стал весить около 50 кг и выглядел чуть ли не скелетом; друзья впоследствии уверяли, что он мог шутки ради втиснуться в высокий детский стульчик. В качестве меры предосторожности он перестал разговаривать с собственным братом Фрэнком, полноценным членом коммунистической партии. Дела приняли такой неприятный оборот, что всего через несколько месяцев после прибытия в Лос-Аламос он признался одному другу, что хочет вообще уйти из Манхэттенского проекта.

Чтобы ослабить давление на себя, в августе 1943 г. Оппенгеймер решился на беседу с одним из коллег Паша. Похоже, он рассуждал так: они знают, что в прошлом я был связан с сомнительными типами. Значит, чтобы доказать свою лояльность, я должен пойти и все объяснить, может быть, даже назвать имена каких-нибудь подрывных элементов. Так я завоюю их доверие, и они перестанут меня преследовать. Этот план имел впечатляющий обратный эффект, причем особенно губительной оказалась одна всплывшая во время беседы подробность. Некий британский инженер, живший в Беркли, интересовался техническими секретами, чтобы передать их Советскому Союзу. Инженер думал, что Оппенгеймер может пойти ему навстречу, а потому попросил их общего друга, преподавателя французского языка в Калифорнийском университете в Беркли, поговорить об этом с Оппенгеймером на званом обеде. История случилась за полгода до беседы, и Оппенгеймер заверил помощника Паша, что отказался помочь.

Для Оппенгеймера суть истории заключалась в британском инженере: он хотел, чтобы люди Паша переключили свое внимание на него. Он явно не понимал, что, рассказывая об этом эпизоде, косвенно обвиняет в государственной измене своего друга, преподавателя французского языка. При беседе Оппенгеймер уклонился от прямого ответа на вопрос, как того зовут, но когда Паш в тот же день узнал об этом, то потребовал личной встречи с Оппенгеймером. Ученый неохотно согласился, и на следующий день два противника встретились лицом к лицу в одном из корпусов университета, в комнате, которую Паш наспех оборудовал скрытыми микрофонами.

Даже защитники Оппенгеймера не стали бы отрицать, что ему было присуще высокомерие, и на Паша он смотрел как на существо, по интеллектуальному развитию стоящее на куда более низком уровне, что, несомненно, было правдой. Это, однако, не означало, что Паш был недоумком. Он не допрашивал физика «на русский манер», но задал несколько каверзных вопросов и ловко переключил внимание с британского инженера (Паш и так о нем знал) на самого Оппенгеймера. Почему тот ждал столько месяцев, чтобы рассказать об этом? Раз уж он так лоялен и беспокоится о безопасности проекта, почему бы ему не назвать профессора, который обратился к нему как посредник?

Загнанный в угол, Оппенгеймер попытался найти выход, но запутался еще больше. В какой-то момент он признал, что был бы «не против» поделиться атомными секретами с Россией, но главное – не тайно. Паш был ошеломлен. Затем Оппенгеймер без всякой подсказки начал рассуждать о том, что британский инженер сделал бы с полученными сверхсекретными документами. Наверное, предположил Оппенгеймер, переснял бы их на микропленку и передал в местное консульство. Это заставило Паша задуматься, откуда якобы невиновному ученому известен советский порядок доставки документов в Москву.

Если Оппенгеймер надеялся успокоить Паша, то сильно просчитался. Позже Паш назвал его показания в тот день «сплетением лжи» и «нелепой выдумкой»; из-за своего отказа отвечать на самые острые вопросы он выглядел неуверенным в себе и уклончивым. Всегда немного склонный к театральности, Оппенгеймер закончил ту беседу словами: «Я бы в полной мере заслуживал расстрела, если бы сделал что-то неправильное». На Паша это представление не произвело впечатления. Ранее в ходе беседы он сравнил себя с гончим псом и дал Оппенгеймеру понять, что, почуяв запах, намерен продолжать идти по следу.

В последующие месяцы Паш сдержал обещание. «Мы не выпускали Оппенгеймера из виду, – вспоминал он. – Следили за каждым его шагом. Каждое письмо просматривалось, каждый телефонный звонок прослушивался, каждый контакт проверялся и изучался». Однажды, когда Оппенгеймер, отправившись в ресторан, оставил в своей машине чемоданчик, в нее забрались две «мурашки» и обшарили его вещи. Они нашли остатки джина, бутылку бренди 27-летней выдержки, нижнее белье, батарейки и лекарства от диареи, но, увы, никаких шпионских документов. Еще одним безупречным в юридическом отношении действием стало взятие под присягой показаний против Оппенгеймера у 12-летнего мальчика.

Со своей стороны, Оппенгеймер всячески старался доказать свою лояльность. Во время третьей