Между безработными священнослужителями, собиравшимися на мосту, царила суровая конкуренция: дело почти никогда не обходилось без ругани, а иногда „безместные попы“ дрались между собой, отстаивая право обслужить выгодного нанимателя. Оказывалось давление и на „клиентов“: отправляясь на Поповский крестец, „безместный“ священник запасался куском хлеба и, при виде потенциального нанимателя, демонстративно подносил его ко рту, делая вид, что собирается этот хлеб съесть. При этом служитель Божий угрожающе выкрикивал: „Сейчас закушу!“ Смысл такого представления крылся в том, что по канонам Православия священник не имеет права служить обедню, если он успел что-либо съесть. По средневековым представлениям, вина за то, что „безместный поп“, вкусив хлеба, на целый день лишался возможности вести службу, ложилась на того, кто своим упрямством подтолкнул его к подобному поступку. Опасаясь обвинения в кощунстве и непочтительности к священнослужителям, многие поддавались на своеобразный шантаж.

Не следует думать, что церковные или светские власти относились к циничному поведению тех, кто по роду своей деятельности обязан был исполнять роль духовных наставников и подавать пример благонравного поведения, хладнокровно. Сборище на Поповском крестце неоднократно пытались разогнать, и патриархи даже выпускали по этому поводу специальные послания. Но покончить с отвратительной традицией удалось лишь к концу XVII в.

В конце XVI в. московские „шиши“ (уголовные преступники) выкопали в стене рва, обращенной в сторону площади, довольно длинный тоннель, заканчивавшийся обширной пещерой. В ней находился притон, в котором „шиши“ сбывали награбленное и тут же пропивали выручку. О существовании притона было хорошо известно властям, но тогдашние стражи порядка не рисковали соваться в бандитскую пещеру. Притон под Красной площадью благополучно просуществовал до конца XVIII в., когда с ним покончил отчаянный московский полицмейстер И. П. Архаров.

На площади вдоль рва стояли маленькие церковки — в разное время их число доходило до 15. В названии этих храмов к имени святого прибавлялось непременное „на костях и на крови“. Дело в том, что в этих церквушках отпевали, а потом и хоронили тут же, возле их стен, людей, казненных на Пожаре. Такая казнь называлась „торговой“ и считалась особенно позорной (желая оказать преступнику уважение, его предавали смерти в стенах цитадели). Именно такую унизительную казнь подразумевала в конце XVII в. боярыня Федосья Морозова, когда ответила царю Алексею Михайловичу на его просьбу покинуть ряды последователей раскола: „Вы можете… вывести моего маленького сына на Пожар, но я останусь тверда“. „Торговые“ казни были очень жестокими и часто сопровождались изощренные ми пытками. Для таких казней с площади заранее убирали ларьки и строили эшафоты и виселицы.

Помимо этих печальных храмов, на Торгу было еще 13 небольших церковок. Церковки у рва и на площади были разобраны в 1680 г., и находившиеся в них предметы Богослужений были перенесены в приделы собора Василия Блаженного.

Существует распространенное заблуждение, что казни на Пожаре проводились на Лобном месте. Десятки художников, поэтов и писателей живописали гибель на этом пресловутом Лобном месте мятежного Стеньки Разина.

так увидел казнь Разина Е. Евтушенко в поэме „Братская ГЭС“.

Тем не менее, это — просто легенда, хотя и числящая за собой уже почти две сотни лет. Вот какой разговор приводит М. Н. Загоскин в „Москве и москвичах“:

„— Позвольте еще один вопрос: что значит это каменное круглое возвышение, похожее на огромную кафедру?

— Это Лобное место, на котором в старину…

— Рубили головы? — прервал с живостию француз. — Так точно!.. Вот здесь вводили на него преступников… вот там, вероятно, лежала роковая плаха… да, да, непременно там!.. Посмотрите!“ Замечаете ли вы на этих камнях следы кровавых пятен?.. О, я не забуду этого в моих записках! Какая странная вещь наше воображение, — продолжал Дюверние, не давая мне вымолвить ни слова, — один взгляд на исторический памятник — и минувшие века восстают из своего праха; времена варварства, пыток и казней, все оживает перед вами. Поверите ли, мне кажется, я вижу на этом отвратительном эшафоте целые груды отрубленных голов, обезображенные трупы…

— Да успокойтесь, — сказал я, — на этом Лобном месте никого не казнили; с него объявляли только царские указы и совершали молебствия».

На самом деле на Лобном месте была совершена одна казнь. Всего одна. Для того чтобы неопровержимо установить это, понадобилась многолетняя работа историков и архивистов, но теперь документально доказано: единственный человек, которого в допетровскую эпоху лишили жизни на Лобном месте, — суздальский протопоп Никита Константинович Добрынин по прозвищу Пустосвят.

Свою кличку этот видный приверженец раскола, имевший немало сторонников и с увлечением полемизировавший с патриархом Никоном, получил, естественно, от своих политических противников. Никита Пустосвят принимал активное участие в стрелецком бунте 1682 г. После этого ему, конечно, не следовало вертеться на глазах у власть имущих. Однако меньше чем через два месяца после бунта Никита во главе своих сторонников ворвался в Грановитую палату и в присутствии малолетних царей Петра и Ивана и фактической правительницы государства, царевны Софьи Алексеевны, под угрозой расправы принудил находившихся там духовных лиц вступить с ним в дискуссию о реформах Никона, причем свои доводы сопровождал рукоприкладством.

Как известно, за стрелецким бунтом 1682 г. стояла именно царевна Софья. Это не было секретом и для современников, однако произносить тяжелое обвинение вслух пока боялись, так как это означало бы открытую конфронтацию двух придворных партий. Царевна просто испугалась, что Никита в пылу спора не сдержится и выболтает вслух все, что было ему известно о том, как Софья подстрекала стрельцов к повлекшим много жертв беспорядкам. Софья Алексеевна с присущей ей ловкостью обыграла ситуацию: притворившись возмущенной кощунственным поведением самозваного проповедника, она приказала дворцовой страже немедленно схватить и казнить его на Лобном месте. Казнь, правда, совершилась лишь на следующий день. Может быть, царевна избрала такое место казни потому, что была Своевольна и не желала подчиняться общепринятым традициям, а может быть, прекрасно сознавала, что делает, и хотела, чтобы народ долго помнил о смерти протопопа.

Необычность решения Софьи — в том, что на Лобном месте, как правильно подчеркнул М. Н. Загоскин, время от времени служились молебны. Казнь поэтому выглядела кощунством.

Все остальные — виновные и невинные — казненные на Пожаре, в том числе и Стенька Разин, встретили свою смерть на обыкновенном эшафоте.

Впрочем, нравы в старину были достаточно грубыми… В 1606 г. на Лобном месте в течение нескольких дней демонстрировался горожанам труп убитого Лжедмитрия I. Для пущего поношения тело было раздето донага, на лицо ему напялили скоморошью «личину» — маску из высушенной овечьей морды, а в руку вложили дудку. Это посмертное издевательство в итоге сыграло на руку Лжедмитрию II — он настаивал на своем «вторичном чудесном спасении», упирая на то, что вместо него, родного сына Ивана IV, на Лобном месте лежал один из его приближенных. Ведь лица покойника никто из москвичей не видел!