Теперь Нежин молчал. Отчасти не любил разочаровывать людей, опровергая сказанное ими. Отчасти попросту не существовал.

– Бред не надоедает, не так ли друг мой? Даже если не свеж. От таких вещей не устаешь. Я видел, с каким удовольствием ты встал на этот тенистый, тогда еще не обросший терниями путь. Со всем ужасом желаю тебе вспомнить напутствие «быть умной девочкой», которое ты прежде так сладкоголосо раздавал.

Повешенные в вишеннике холодным ветром тешатся, к животам порожним все головы склонив.

8

Старый диван вынырнул так близко, что Пилад, не успев сбавить скорость и приноровиться, с размаху звонко грохнул пальцами ноги о добротную деревянную панель и с глухим звуком повалился на желанное ложе. Боль, позверствовав несколько огненных противоестественно долгих секунд, потеряла интерес и понемногу унялась, а там и вовсе выронила из колючих челюстей. На ее еще теплое место сразу напросился сон.

Вскоре Пилад еще не раз просыпался и почти всегда отправлялся в неизвестном направлении. К тому времени, как он вдыхал холодеющий осенний воздух, уже обыкновенно темнело. Огонь одинокого фонаря изредка вспыхивал над головой сквозь чернеющие в вышине ветки с редкими пятнами ворон. Всегда один и тот же поблескивающий, словно исполинская рептилия, тротуар, плавно исчезающий под кучами гонимых прочь листьев. Их скрюченные лоскутки местами, где не успела коснуться равнодушная метла, липли на влажный асфальт, распластываясь и пропадая под себе подобными – кажется, нисколько не противясь подчинению. Там, где твердь асфальта обрывалась, тужила все еще зеленая трава, ослизненная и пересыпанная желтью.

Не все пути Пилада остались в памяти неузнанными и необъясненными. Раззадоренный тирадами, производимыми над побелевшей головой, он зачем-то переспал с Мартой. На глазах плачущего Нежина. Туманное и уморительно деятельное это представление продолжалось нестерпимо долго, а тот все рыдал и стонал. Слезы, что долго и бессмысленно сдерживались, были обо всем. Пилад же ничего не слышал, лишь демонически поглядывал время от времени и кивал. Уже не в первый раз земле снилось, как доверчивого, хоть и похотливого отрока вела за собой в тинистом облаке одичалая нимфа. Привычное бессилие снов…

Удивив кое-кого неестественной суровостью, несколько дней он не покидал дома.

Сначала Пилад без устали говорил. Но потом и его силы иссякли. Пару раз они возвращались в город, куда однажды уже носило под чутким присмотром недоумерших детей, но там никого не было. Они даже отыскали бордель, однажды вызвавший такое отвращение и который теперь Пилад непременно желал продемонстрировать. Но даже там было пусто. Лишь торговали возле входа сахарными лепестками роз.

Голод и молчание продолжались до тех пор, пока не покинуло рук колченогой почтальонши извещение, в котором говорилось, что следующим днем до́лжно прибыть к прежнему месту службы. К бумаге прилагалась улыбка, имевшая благодаря хозяйскому наряду прямого адресата.

Новость немного взбодрила, и Пилад тут же попытался уснуть, но растревоженное тело не успокоилось до тех пор, пока ухо не отыскало прохладу половицы.

На следующее утро наконец выпал снег и достойно похолодало. Косвенным следствием стало исчезновение вошедшей в привычку грязи с дорог экс-Града – неисповедимых, равно как и малопроходимых. Автомобиль, преданно почивавший у подъезда, не ответил стараниям своего хозяина и оживать наотрез отказался. Пилад (без сожаления) хлопнул дверцей и отправился пешком, стараясь избегать особо скользких участков грудного пути и тихо радуясь своей подозрительности.

Снег лежал клочками, еще не освоившийся на земле и не вошедший во вкус. Его успокоительная белизна не обещала никаких ласк. И встречный ветер с готовностью подтверждал все, беря с запасом. Открывались окна, являя обеспокоенные птичьи лица, но тут же хлопали, загоняя обратно.

Морозный воздух тешил Пилада своей свежестью. Но, точно любовник, малым которому кажется рядовое удовлетворение, при мысли о простых радостях которому хочется все усложнить, наделить искусственным своеобразием, оттенком какого-нибудь пережитого и безвозвратно утраченного переживания или аркадийского изобилия и который в конце остается ни с чем, кроме озлобленного уныния и отчужденности, так и Пилад, вместо того чтобы наслаждаться простором и безмолвием, упрямо двигался по направлению к людям, еще не так давно приводившим его в отчаяние, а теперь представляющимся единственным выкупом для заложенного покоя.

Попутно вспомнился привидевшийся накануне сон. А похитили там Нежина неизвестные, условно разумные существа. И поместили в закрытое помещение без дверей и без окон, даже без намеков на щели у пола, но со всем необходимым и просто приятным и даже с замершей в углу миловидной девушкой. На протяжении всего сна он мучился мыслями об Ольге, которую мог ясно видеть вопреки всем расстояниям. Каким-то образом прознал он, что проведет взаперти несколько лет. Мысль о разлуке и белесый, неизвестно откуда выходящий свет поначалу вызвали рост древесной коры по всему туловищу, которая чудесным образом отступила вместе с грустью милой девушки, лишь только понял он, что в миру отсутствие продлится менее секунды. И разлука вдруг представилась не такой ужасной. И заточение с неизвестной, без слов улыбнувшейся в ответ обрело вид занимательного приключения.

Проснувшись, Нежин некоторое время радовался, покуда не осознал, что поводов, помимо бестолкового видения, нет. Первые секунды яви со странной живостью напоминали поедание яблока. Сначала забираешь самую легкую часть, потом принимаешься за тающий на глазах огрызок, рассасывая и отделяя во рту мякоть до тех пор, пока не выплюнешь комочек сухих чешуек и семян, что не хватило духу проглотить. Расставил ноги и смотришь сквозь зубную боль единственную свою реальность.

С момента последнего появления на службе прошло немало времени, но перемен Пилад для себя не отметил. Всё те же приблизительно взгляды были брошены на него со всех сторон. Так же равнодушно все отвернулись, узнав его. Миша подошла первой и сразу пустилась в разговоры. Она снова была одна, а все ошибки, по ее словам, остались в прошлом. В ее лице появилась некая зрелость, что Пилад приписал истекшей беременности, но прикинув в уме, понял, что черед родов только должен был вот-вот наступить, а следовательно, ошибки лепит и природа. Миша быстро утомила, и он – весьма, кажется, неучтиво – погрузился в дела, беспорядочно наброшенные с пылью поверх его стола.

Вскоре вызвали в кабинет, наделенный властью. Пилад зачерпнул из Мишиной вазочки сушеных груш и, жуя, шагал, а шагая думал, как увидит с минуты на минуту прищур Иоганна Захарыча, строгого, но весьма смешного старичка. Встречались попутно и новые лица. Кое-кто даже кивал, стоя Пиладу любопытства.

Портрет был на месте, однако самого Иоганна Захарыча Пилад так и не увидел. За начальственным столом небрежно восседал незнакомый ему человек.

9

Он представился как Антон Круентин Старший. Но тут же сам себя элегантно поправил, сказав, что из рабочих соображений предпочтет старомодное – Антон Антонович. Такого, подумалось Пиладу, ему не удастся забыть.