– Правда?

– Угу, – рокочет в его груди звук, и я отстраняюсь, заинтригованная озорной улыбкой.

Сердце в груди делает кульбит.

Кай заправляет прядь волос мне за ухо, оставляет руку на моей шее, и я замечаю на его щеках легкий румянец.

– Это подарок… своего рода.

Кожу под его пальцами покалывает, по плечу и вокруг уха разбегаются искорки.

– Я очень люблю твои подарки…

– Знаю, – улыбается Кай, и его глаза поблескивают плутоватым огоньком, когда он проводит большим пальцем по моему острому подбородку. – А я люблю дарить их тебе.

Киваю, хотя и не уверена почему.

Может, все дело во вскипевших нервах – они заставляют меня сесть немного ровнее, вспомнить о запахе изо рта и порадоваться, что перед спуском с башни мне хватило предусмотрительности почистить зубы.

Может, это тело Кая – столп изящных мышц, закрепившийся у меня между ног, словно он заявляет на меня свое право.

Или, может, все потому, что я чувствую себя с ним в безопасности. И сейчас, измученная уязвимым сердцем, обтянутая кожей, которая кажется чужой, наполненная огненной душой и в то же время совершенно опустошенная, я хочу быть только здесь. С ним.

Таковы мои мысли, когда я смотрю в глаза цвета морской волны.

– Ну, давай, – шепчу я, и пульс ускоряется. – Не томи.

У Кая вырывается глубокий рокот и, клянусь, его глаза вспыхивают ярко-зеленым. И без иных предупреждений губы Кая сталкиваются с моими – блуждают, двигаются в голодном танце, далеком от нежности.

Я благодарна ему за это. Будь он нежен, сразу бы обнажил мою неопытность.

Его рука скользит мне на затылок, язык вторгается в мой рот, и Кай не оставляет места стыдливым мыслям, давая мне упиваться его голодным рычанием, от которого я вся растекаюсь.

Содрогаюсь в его руках, уступая.

Изведывая.

Чувствуя соль на губах, я позволяю Каю подчинить меня своей воле. Позволяю зарываться пальцами мне в волосы и учить меня, как двигаться. Как отпускать.

Наконец он разрывает поцелуй и замирает у моего лица, тяжело дыша со мной в такт, обдавая меня запахом океана.

– Вот так, – выдавливает Кай, – целуют того, кого любишь, Орлейт. Чуть меньше – и он не достоин твоего сердца или силы его разбить. Поняла?

Кивнув, подаюсь вперед, чтобы мы соприкоснулись лбами.

– Поняла.

Взбираясь по щербатым, вырезанным в скале ступенькам, я задумчиво провожу большим пальцем туда-сюда по нижней губе, припухшей, чувствительной, солоноватой, как океан.

Вкус напоминает мне о Кае – о счастливых, игривых моментах, легких и приятных. Вкус дает мне передышку от странных эмоций, которые держали мое тело в заложниках последние несколько дней.

Я хочу снова стать невидимой. Вернуться туда, где я могла притворяться, что я всего лишь дитя, которое отчаянно нуждается в крыше над головой, постели и горячей пище каждый вечер. Быть той, кто просто не может быть достаточно взрослой, чтобы выживать в одиночку за пределами земель замка.

Но я больше не инертное дитя, неспособное себя защитить. Я – половозрелая женщина, которая может получить куплу и покинуть безопасное гнездышко.

Мысль заставляет содрогнуться.

К сожалению, мой запас оправданий, чтобы оставаться здесь, иссякает.

Ныряю в дверь наверху лестницы, захлопываю ее ногой и под эхо глухого стука бреду по тускло освещенному коридору. Завернув за угол, я сую большой палец меж губ и снова ощущаю вкус моря, черпаю его умиротворяющую уверенность.

Что-то врезается в меня с такой безрассудной силой, что из легких вышибает весь воздух. Мощная, неумолимая гора мышц отбрасывает меня назад, вбивает в дверь. От удара голову спасает лишь обхватившая ее сзади ладонь.

Хватаю ртом воздух, дикий взгляд, заметавшись, устремляется в полные бури глаза Рордина.

Чистая, безудержная ярость хлещет из него подобно жестоким ударам шторма. Я чувствую ее резкий, кисловатый привкус. Чувствую, как он встает у меня в горле комом.

Рордин изучает меня – взглядом уничтожающим и таким холодным, что он обжигает.

Наконец делаю сиплый вдох, который приносит мало облегчения.

– Ты ублю…

– Понравилось? – Не вопрос, а выстрел.

– Понравилось что, Рордин?

Он сжимает мою челюсть так, будто я сделана из камня, а не плоти и костей, затем пинком раздвигает мне ноги и пригвождает к месту бедрами.

– Когда он у тебя между ног, – рычит Рордин звериным голосом, и теперь меня вдавливает в дверь кое– что еще.

Твердое и такое же безжалостное.

Беззащитное нутро тут же оживает, отзывается чувственной пульсацией.

Большой палец Рордина скользит по моей нижней губе, отворачивает ее, словно отгибает лепесток незрелого бутона, заставляя распуститься.

– Когда он сует тебе в рот язык.

Кровь стынет в жилах.

Рордин вдруг вскидывает взгляд, и я подпрыгиваю от неожиданности. Он тут же запускает вторую руку мне в волосы и сжимает.

Больно.

Тихо ахаю, когда он тянет мою голову вбок, обнажая горло и вздымающуюся грудь.

– Когда он вот так тебя хватает и подчиняет своей гребаной воле.

Может, дело в том, что он меня держит, будто я взрослая, которой я притворяюсь не быть, но я сплевываю ему правду, как камешек с языка:

– Да. Очень понравилось.

Рордин издает гортанный звук и снова припадает к моей шее, проводит по чувствительной коже щетиной, достаточно жесткой, чтобы оцарапать.

– Интересный выбор правды, сокровище. Особенно когда она в твоих устах нечастый гость.

– Пошел. На хер.

Когда он отстраняется, израненная кожа остается пылать.

– Я-то пойду, – мурлычет Рордин, прижавшись губами к моему уху. – Но и с ним ты зуд не уймешь.

Его слова ледяные – и пугающе откровенные.

– Я…

Рордин сжимает мне челюсть, убивая меня своим неумолимым взглядом.

– И просто чтобы ты знала: если я еще раз поймаю тебя за поцелуями с рыбешкой, я выпотрошу его от подбородка до члена, сварю в молоке и подам с пюре.

Услышав угрозу, я вся каменею.

С рычанием вырываю подбородок из его хватки.

– Поступишь так – и я уйду из твоей жизни навсегда.

Мои слова – зазубренный меч, и я представляю, как он взрезает намерения Рордина, оставляет их между нами кровавой грудой.

Я не шучу. Я уйду, и его это наверняка проберет до мозга костей. Хотя мне интересно, понимает ли он подтекст…

Он больше никогда не получит ни капли моей крови.

Рордин резко отступает, возможно ожидая, что без прижимающих меня к месту бедер я рухну. Но угроза Каю заставляет меня подобраться с куда большей уравновешенностью, чем была во мне все эти дни, и я твердо стою на ногах, даже глядя,