Бейз выпрямляется… его глаза становятся черными как смоль.

Он дергает подбородком в сторону моей лестницы.

– Живо, Лейт. Пока ты еще чего не натворила.

В его хриплом голосе звучит нечто необузданное, что продирает каждый сантиметр моей кожи.

Бейз делает шаг – такой плавный, что напоминает о горном коте, которого я однажды видела крадущимся по лесу, – и мое сердце подскакивает к горлу.

На этот раз мне хватает ума не спорить.

Сидя в башне, я слышу вой – он доносится прямиком из глубины моих кошмаров. Даже плотные, набитые перьями подушки не могут его заглушить.

Рордин где-то там, внизу. С ними.

С губ срывается очередной болезненный стон.

Халат липнет к скользкому от пота телу, словно вторая кожа, и я зажмуриваюсь, подтягиваю колени к груди и запихиваю в рот еще кусочек ночной коры. Третий за столько же минут.

На вкус как земля, еще и разъедает зубы, но ночная кора – моя последняя надежда. Быстрое успокоительное, действие которого заканчивается вскоре после того, как погружаешься в чернильное море сна. Пусть эффект длится недолго, я надеюсь, что этого хватит, ведь я почти не сплю уже несколько дней.

Мне просто нужно сбежать от томительной боли меж бедер и звуков, от которых я не могу спрятаться, избавиться от сосущего отчаяния, которое подталкивает меня промчаться вниз по Каменному стеблю и метнуться за Черту безопасности. Последовать в лес за Рордином.

Утыкаюсь лицом в скомканную, пахнущую им наволочку и закрываю глаза, ожидая, когда сон избавит меня от кошмара наяву. Молясь, чтобы чудовища не последовали за мной в пучину забытья.

Но они последуют.

Они всегда там.

Мне снятся их жестокие когти, лижущий мне ноги огонь и широко раскрытые глаза, которые больше не моргают. Мне снится маленький мальчик с переливчатыми радужками глаз и протянутыми руками, но он так далеко, что я вряд ли когда-то смогу до него дотянуться.

Мне снится несгибаемая рука, сжимающая мне горло, принадлежащая мужчине, которого я, кажется, узнаю.

И больше всего мне снится он…

Рордин.

И это почему-то самый страшный сон из всех.

Глава 23

Орлейт

Слишком много крови – металлический запах такой густой, что у меня встает ком в горле. Земля сотрясается снова и снова, будто вокруг топают великаны.

Если я их не вижу, то и они меня не могут.

Сворачиваюсь в клубочек, прячусь в защитном пузыре, который не хочу покидать. Хватит ли его? Лопнет ли он, как яйцо, когда они провалятся сквозь крышу и разорвут меня на части?

Будет ли моя кровь такого же цвета, как у других, или из кусков моего тела вытечет что-то чернильное?

Станут ли чудовища грызть меня, как того мальчика с усыпанным звездами лицом? Того, что тянется ко мне в самом темном уголке моих снов…

Прячусь, мысленно ухожу куда-то, где не буду чувствовать стойкую вонь агонии. Но все равно слышу скрежет, будто что-то острое елозит по тарелке снова, и снова, и снова, и…

Из горла рвется острый крик, его грань – выкованная из осколков моей боли лопата… и ею я раскапываю бархатную пустоту. И появляется пропасть, которая растет, растет, растет, пока не становится бесконечной.

Меня что-то преследует. Скользит за мной. Наблюдает.

Горло саднит, а пропасть все растет, пока я кричу, и кричу, и кричу, погружаюсь все глубже, и глубже, и глубже… в недра своего разума.

Словно семечко, я помещаю свою боль на дно расселины, прикапываю землей, прихлопываю ее ладонями.

Облегчение приходит мгновенно.

Боли нет. Она похоронена в ущелье, таком темном и глубоком, что свет никогда не прольет на несчастное семя ни капли жизни. Не позволит ему взметнуться ввысь, показать мои краски в цветении, рожденном смертью.

Мой крик затихает…

Их звуки исчезли. Вой тоже.

Нет ничего, кроме тишины, от которой мороз по коже. Мне холодно. Мое сердце – лед. Один удар – и разобьюсь вдребезги…

Меня поднимают с матраса, прижимают к чему-то твердому и влажному, похожему на обтянутый шелком камень.

Открыв глаза, я сквозь пелену слез вижу подбородок Рордина. Осознаю, что прижимаюсь к его груди и кричу, издаю ржавый скрежет, который на вкус как кровь.

Вдыхаю густой, земляной мускус, чтобы закрепиться в реальности. Обычно он утешает.

Сейчас – наоборот.

Я сгораю. Голова вот-вот лопнет. Между ног ноет так, что я вот-вот умру от этой пустоты, от которой никак не избавиться, сколько ни ерзай бедрами.

Пытаюсь заговорить, и Рордин сжимает меня крепче, когда все, что выходит, – это сдавленный крик о помощи.

– Я здесь. Ты в порядке.

Нет.

– Г-голова, – вымучиваю я, из носа капает что-то теплое, стекает по подбородку.

– Проклятье.

Рордин поднимает меня и несет наружу. Нас тут же окутывает завеса падающих капель, и Рордин усаживается на вымокшем балконе, устроив меня между сильных бедер так, что моя спина покоится на его груди.

Чувствую, как он дышит. Вдох, выдох.

Смутно осознавая, что распахнутый халат оголяет грудь, я закрываю глаза и жду, когда плачущие тучи усмирят давление в моей голове. Горящий внутри уголек.

Рордин подталкивает меня вперед и, сняв рубашку, прижимает уже к холодной, как камень, коже. Он накрывает меня тканью, мокрой, тяжелой…

Давящей.

– Нет, – хриплю я, сдирая ее с себя. – Нет, нет, нет…

Я не хочу укрывать свое тело. Я хочу его обнажить.

Уничтожить.

Собственные пальцы представляются мне длинными, безжалостными когтями. Я рву ими ткань, открывая порозовевший мягкий живот – непорочную кожу, которую я хлещу и полосую в безудержном гневе. Потому что я так больше не могу.

С меня хватит.

Этот гон вскипятил меня до состояния комка бесстыдного желания, и я должна подавить это чувство. Чтобы оно умерло, и я снова стала самой собой.

– Прекрати, Орлейт. Ты себя ранишь.

– Я себя исправляю! – кричу я. – Вырву его голыми руками!

Издав прерывистое рычание, Рордин хватает мои запястья, прижимает их к моей же воинственной груди. Дергаюсь, чтобы высвободиться, опустошить себя и положить конец этой агонии, но Рордин держит лишь крепче.

– Что ты…

– Довольно.

Хнычу, отчаянно жаждая погасить пламя внутри.

Бедра двигаются, рыщут… ищут… череп снова пытается расколоться от новой волны давления, из меня рвется прерывистый крик.

– Исправь меня! – умоляю я, и грудь Рордина замирает. – Прошу. Я больше не могу. Мне нужно… нужно…

Что-то. Что угодно.

Бьюсь в его хватке, полная решимости, если придется, даже сломать себе запястья, лишь бы высвободиться.

– Проклятье, Милайе. Прекрати.

– Пожалуйста.

Рордин стонет, и